к ней, сменил позу и, кажется, царапнул, скрипнул суставами – сделал простое движение, но с усилием, как не в своем теле. Так бывает, когда пластмассовому пупсу выкрутишь руку, а потом обратно вставишь в тот же паз. С шершавинкой как-то идет, с калечинкой.
Гость не уходил, а постучал снова. Саша снова прислушалась. Она поняла, кто это, и ей стало страшно и неловко одновременно. Собственная старенькая любимая пижамка, еще мокрые волосы, да и сама она показались ей убогими, не тем нарядом, в котором должно принимать хоть кого-то, а уж его… «Не открою!» – все еще думала она, и румянец залил ее бледные щеки. И закололо внизу спины, в месте выхода хвостов, словно подталкивая ее к двери.
Она услышала, как тот, за стеной, подумал, намеренно громко подумал, чтобы до нее дошло с ее лисьим чутьем: «Не уйду». И еще раз постучал.
– Ой, все! – вслух сказала Кислицкая.
И дала себе зарок не впускать его, только поговорить через порог номера.
Решительным шагом, специально топая, Саша подошла к двери, дернула ручку, распахнула ее и…
На пороге стоял, опустившись на одно колено, одетый как яхтсмен-миллионер под прикрытием, Ли Чжан. Белые брюки его обвиняли персонал гостиницы в халатности. По лицу прекрасного экс-злодея было неясно: вот он сейчас на колено встал, чтобы предложение сделать в глупых традициях подражания западным фильмам или у него суставы болят после битвы на Ферме Боли? Саша честно собиралась сказать «че надо?», но не смогла.
– Лаоши, – привычное обращение само вырвалось, она не успела вовремя закрыть рот. Какой он ей сейчас учитель?! – Вы… в порядке? – нагнулась она к нему.
Совсем чуть-чуть, потому что он даже на коленях был высоким, а она – мелкой.
– Выходи за меня замуж, – вдруг сказал Ли.
И протянул ей через порог неведомо откуда взявшуюся красную бархатную коробочку. Резко протянул, как удар получилось. Кислицкая отшатнулась внутрь. А вот Ли посмотрел на свою руку. Нет, рука цела, не обуглена, не покрылась волдырями. Мужчина довольно улыбнулся, встал с колена и вошел в комнату. Не спрашивая разрешения.
Кислицкая разозлилась: все-таки это ее комната, нечего так вламываться!
– У тебя очень красивые хвосты, – сказал ей Ли. – Очень опасные, мощные. Красивые. Будь моей женой.
– Серьезно?
Кислицкая злилась все больше. Она и правда чувствовала, как горит спина. Бросила тайком взгляд в зеркало. Не увидела хвостов, но вся ее личная китайская история уже убедила ее: «Не верь глазам сразу».
– С чего вдруг такая милость?
Угловатый в движениях, как после ранения, да, собственно, так оно и было, Ли снова без приглашения сел в обитое плюшем кресло. Нет, оно не скрипнуло и не дрогнуло. Просто должно было быть для него маленьким, а пришлось как раз.
– Я не буду лгать, что полюбил тебя, как только увидел.
Мужчина не смущался, как смущался бы юнец. Он говорил спокойно и певуче. На китайском или на русском, на лисьем ли делалось предложение, Саша не понимала. Понимала лишь смысл, он был важен. Но не только смысл.
– Наша первая встреча – мой долгий путь к тебе, выстроенный мной же, но хули-цзин верят в законы судьбы и неба. Я искал совсем другую, но миньон [95] привел к тебе. Я был поражен, но сейчас понимаю – мелкий был прав.
– Кого же вы искали?
Саша села напротив. Стоять – словно сдавать экзамен у доски. Второе кресло было точно таким же, как первое, – маленьким. «Как он-то помещается?» – пронеслось в голове, как обломок мачты проносится мимо утопающего.
Ли Чжан продолжал:
– Не беловолосая Ен Ху, а ты – самая сильная. Жемчужина в раковине не знает о своей красоте и ценности, так и ты среди северных белых варваров пребывала в неведении о себе. Жемчужина в раковине – лишь помеха моллюску, но острый нож охотника за речным сокровищем вскроет раковину, и свету явится прекрасное. Моллюск умрет, из недр его выйдет принцесса. Через боль и страдания засияет красота.
Беловолосая? Ен Ху? Лизка Васильева – самая сильная лиса-оборотень? Да ладно! Ведьма – может быть, характер дурной, но… Что-то не складывалось. Словно песчинка, но не в жемчужнице, а в туфле. Но она же сама видела и все Лизкины изменения, и тогда, ночью на остановке, и на зооферме… Но что-то было не так. Голос Ли мешал сосредоточиться, вытряхнуть эту занозу «не так» из мыслей, чтоб понять…
Принцесса? Фу, какая пошлость, подумалось тут же Саше. От дорам и высокопарных речей ее сердце не таяло никогда. Или она не решалась дать себе право примерить роль принцессы? Легкий зуд пошел по позвоночнику, стало покалывать внизу. Так прижигает на плохо сделанном электрофорезе.
– Я понимаю, что ты чувствовала и что тебе пришлось вынести, когда вскрывали твой привычный мир, – продолжал Чжан. – В Срединном царстве [96] много тысяч лет не принято говорить о чувствах. Долг, судьба, добродетель, ум приводят к успеху и почету. А чувства равны страсти. Страсти ведут к гибели. Но ты лишь наполовину из Поднебесной, а я – наполовину лис по рождению. Нам предстоит долгий и трудный путь, примут ли нас наши новые родственники? Разве ты не чувствуешь страха? Неуверенности?
Второй укол, еще больше дрожи. Второй хвост встрепенулся, поняла Александра. Она испугалась, что подпалит обивку кресла, и села на самый краешек.
Ли Чжан по-своему истолковал ее движение. Он тоже подался вперед. Его черные глаза рассекал вертикальный зрачок. Лисий зрачок. У нее такие же? Или будут такие же?
Ли Чжан посмотрел на Сашу как тогда, при их первой встрече, на рыжего недолисенка Лаки – гипнотически. Кислицкая, неискушенная в сердечных делах, почувствовала, что в груди у нее, под ребрами, – большой кусок льда. Мешает дышать, давит. Но чем больше Ли смотрел на нее, там больше таял этот лед, выступая капельками на коже, от затылка до копчика. Запахло фиалками, когда влага выступила у невидимых девушке хвостов.
– Ен Ху – самая древняя из известных мне лис. Ен Ху и ее сын – самые древние на севере Поднебесной. Старые лисы почти обхитрили меня, держась все время рядом с тобой и здесь, и в России. Я не мог понять, кто из вас лиса, хотя никогда не ошибался раньше. Я чуть не потерял их, они чуть не сбежали от моего гнева. Это мой дар и мое проклятие – видеть лис и не иметь возможности к ним подойти. Но я нашел тебя, и вы с братом все изменили.
Он помолчал. Он совсем не выглядел неуверенным
