Ознакомительная версия.
– Я не очень противно звенел и грохотал?
Он отрицательно помотал головой.
– Сегодня все в порядке. Похоже, ты был не слишком взволнован предстоящей встречей. Это хорошо для приятного течения беседы, но довольно обидно для любителя производить впечатление вроде меня.
Рассмеялся, резко помолодел на несколько сотен лет, уселся рядом, по-кошачьи боднул меня головой в плечо, достал из кармана широких суконных штанов небольшую бутылку темного стекла. Сказал:
– То самое желтое Шихумское, которое я обещал. Хорошо ли оно, не знаю: трудно быть ценителем вин, когда ни разу в жизни их не пробовал. Но, по крайней мере, это великая редкость. На острове Шихум такая удивительная земля: что ни посади, плодоносит черным. Листва и цветы только слегка темней обычного, зато фрукты, овощи, ягоды и даже грибы черны как ночь. Вкусовым качествам цвет не вредит, скорее наоборот. По крайней мере, в наших краях высоко ценят черные шихумские вина, варенья и острые фруктовые соусы, особенно последние. Куманские купцы раскупают их буквально в первые полчаса после прибытия очередной купеческой баржи с Островов[34].
Я слушал его с жадностью начинающего шпиона, нечаянно угодившего на закрытую правительственную вечеринку по случаю изготовления какого-нибудь сверхсекретного оборонного чертежа. И в очередной раз поражался, как мало оказывается знаю о Мире, в котором живу. С одной стороны, стыд и позор, а с другой, у меня впереди еще столько чудесных открытий, что при моих темпах усвоения информации хватит еще на пару тысяч лет практически непрерывного счастья.
А потом, если заскучаю, можно будет всерьез заняться ботаникой.
– И если уж это вино желтое, значит, ягоды для его изготовления выращивали на искусственной почве, специально привезенной то ли от нас, то ли откуда-нибудь из Чунчони, – заключил Иллайуни. – Огромная редкость, товар для внутреннего рынка, производят всего сто дюжин бутылок в год на радость местным гурманам, до наших берегов оно обычно не добирается. А я, видишь, все-таки раздобыл!
Он натурально сиял от гордости. Оставалось надеяться, что это Шихумское желтое окажется не особо крепким и не собьет меня с ног. Потому что отказаться от выпивки в такой ситуации – беспредельное, непростительное свинство.
Ну, по крайней мере, по ощущениям, вино было совсем слабым. Такой умеренно приятный слегка забродивший компот.
– Каково оно на вкус? – с любопытством спросил Иллайуни.
– Сладкое с небольшой кислинкой, – ответил я, деликатно оставив при себе неуважительное сравнение с компотом.
– О, значит, плохи твои дела! – констатировал он.
Особого сочувствия в его голосе, надо сказать, не было. Из чего я заключил, что вряд ли умру в ближайшие несколько минут.
Но все-таки спросил:
– Почему плохи?
– Считается, что вкус Шихумского желтого целиком зависит от настроения пьющего. Счастливым людям оно кажется горьким, довольным собой и жизнью – терпким. Кислый вкус для тех, кто испуган или просто растерян. А сладким это вино становится, когда его пьет человек, у которого случилась беда.
– Ну, по крайней мере, для меня оно не приторно-сладкое, – улыбнулся я. – А только слегка сладковатое. На настоящую беду не тянет, а на крупную проблему – в самый раз. Ну так логично: у нас с самого утра магистры знают что творится. Я, собственно, пришел к тебе спасаться.
– Думаешь, я захочу тебе помогать? – удивился Иллайуни. – Брошу свои дела, чтобы заняться твоими? Плохо же ты разбираешься в людях, если питаешь такие иллюзии на мой счет.
– В людях я вообще не разбираюсь, факт. Тем не менее, ты уже помогаешь: отвлекаешь меня от этой грешной проблемы. Самим удивительным фактом своего существования. Извини, что говорю так откровенно, просто мне показалось, с тобой глупо хитрить: мы все у тебя как на ладони.
– Как на ладони, да, – задумчиво согласился он. – Но только громкость, ритм и направление полета. Я не читаю твои мысли. И вообще ничьи. Большое облегчение! Не хотел бы я еще и это уметь. Я бы вообще с радостью знал о людях меньше, чем приходится. Гораздо приятней иметь дело с собственными иллюзиями, чем с затейливыми результатами безответственной игры природы. Хотя бывают приятные исключения: те, кого я бы не выдумал, даже если бы захотел.
– Это правда, – подтвердил я. – Самые драгоценные люди – те, кого я не сумел бы выдумать, дав волю воображению. Впрочем, мне на таких везет.
– Тебе вообще везет, – заметил Иллайуни. – Только потому и жив до сих пор. Знаю я вас, таких звонких. Все бесприютные смерти этого Мира слетаются к вам, как вайны на звон корабельных колоколов, знают, что будет еда.
– Кто такие вайны?
– Птицы. Просто морские птицы. Крупные, с зеленовато-белыми перьями и черными крыльями. Неужели ты никогда их не видел? Они встречаются на всех побережьях, кроме, разве что, арварохского: там им не выжить. В Арварохе вайны не охотники, а еда. Но ты-то явно не из тех краев.
– Не из тех, конечно. Просто живу вдалеке от моря. Так уж нелепо получилось, что Ехо построили не на морском берегу.
– Оно и к лучшему, – заметил Иллайуни. – Такому большому городу с живым сердцем и непростым характером следует стоять подальше от моря. А не то море заразится его волнением, станет трижды в день выходить из берегов, и городу быстро придет конец. Все равно что человеку вроде тебя взять в любовники кого-нибудь из моих сородичей. Очень красиво – первые два-три дня. А потом можно начинать делать ставки, кто кого раньше прикончит. И каким способом.
– Надо же. Никогда не смотрел с этой точки зрения на приморские города. Получается, им лучше быть небольшими и тихими?
– Да нет, почему же. Можно и крупными, и шумными. Но тогда пусть будут торговыми. Роскошными и неухоженными, с плохо продуманной архитектурой, не сливающейся в единый гармоничный ансамбль. Богатыми и одновременно нищими, исполненными великолепия и вечно голодных ртов: море не очаровывается суетой вокруг сундуков с драгоценностями и суповых котлов. И не беспокоится сверх меры. Ты был в Капутте?
Я кивнул.
– Идеальный крупный приморский город. Всем пример.
– Да, понимаю, – согласился я, вспомнив великолепную, но местами нелепую, очень шумную и суетную Капутту, главный порт Куманского Халифата, где мы с сэром Кофой когда-то провели несколько дней в ожидании каравана в Кумон. – Наш Гажин тоже примерно такой.
– Тебе виднее, – согласился Иллайуни. – В ваших краях я не бывал. Не испытываю желания покидать Уандук.
– Неужели неинтересно? – удивился я.
– Очень интересно. Но у всего своя цена. И у путешествий тоже. Я ее платить не готов. В чужих краях люди звучат в таких причудливых ритмах, что чокнуться недолго. К нашим-то я уже более-менее притерпелся. Полдня могу провести в центре любого уандукского города – да хоть на рынке! – без особого вреда для себя. А когда привез к себе в дом твоих земляков – всего четверых! – поначалу чуть не рехнулся рядом с ними. Одна девочка была хороша, очень мелодично звучала, такие даже среди моих сородичей редкость, из-за нее я все и затеял. Но остальные трое – сущий кошмар! Я его выдержал только потому, что не люблю менять свои планы: если уж пообещал приютить, пока сами не запросятся домой, значит так тому и быть. Решил взять их измором и учил немилосердно, как учил бы своих детей: без скидок на молодость, слабость и страх. Удивительно, но это пошло им на пользу, особенно мальчишкам. Менке все равно, каким быть, он никогда за себя не держался, и с каждым днем становился все больше похож на меня самого. Я, конечно, имею в виду внутренний ритм, но это основа основ, вслед за ритмом неизбежно меняются тело, ум и сознание, дай только срок. Прежде я думал, так только в старинных легендах бывает – чтобы ученик превратился в собственного учителя, а с ним именно это и происходит, прямо сейчас, день за днем, у меня на глазах. А ведь не родич мне, вообще ни капли кейифайской крови; у нас считается, будто это имеет решающее значение, а на самом деле оказывается, нет. И тысячи лет не пройдет, как этот мальчик будет способен на все, что могу я сам. А возможно, на большее, время покажет. Теоретически при должном подходе, развитие – непрерывный процесс.
Надо сказать, это небрежное «и тысячи лет не пройдет» впечатлило меня куда больше, чем все остальное, что он сказал. Все-таки очень трудно привыкнуть к легкости, с какой в этом Мире жонглируют четырехзначными числами, причем не только бессмертные кейифайи из далекого Уандука. Далеко не только они.
– Со вторым мальчиком получилось еще интересней, – сказал Иллайуни. И снова постарел – не то чтобы придать значительности своим словам, не то просто так, по причине врожденной зыбкости.
Я насторожился, потому что его «второй мальчик» теперь жил не где-нибудь, а у нас, в Ехо. И, между прочим, влип в крайне неприятную историю… Так, стоп. Об этом мы договорились еще хотя бы два часа не думать. Впрочем, уже, наверное, полтора.
Ознакомительная версия.
