лишь даю тебе шанс, но взять ты можешь только сам. То, что тебе нужно.
Обтекаемые, скользкие слова… а что ему нужно? На самом деле?
– Ты гениален, но гениальность без возможности работать ничего не стоит, ты это знаешь.
Она смотрела ему в глаза, но Дон не видел ее: перед мысленным взором кружились картины детства. Художники, скульпторы – с их пьянством и бедностью, с необходимостью рисовать китчи на заказ и никому не нужными шедеврами. Выставки бездарностей, в которых вложили деньги ради отмывания капитала или потому что те вовремя легли в постель с кем надо. Он видел все это изнутри и никогда не питал иллюзий о легком хлебе художника, он знал, что ему придется работать до упаду, пробиваться, снова работать – и так пока он не получит свою заслуженную славу.
Заслуженную.
А не просто так.
– …тебе нужно творить, а для этого нужны заказы, гранты и премии, – продолжала Феличе; теперь он вспомнил ее имя, а с именем и все остальное. – Твоим творениям нужна публика, а для этого о тебе должны знать. Слава, Дон. Твоя заслуженная слава. Сейчас, а не когда тебе будет семьдесят. Ты же не хочешь умереть в нищете, забытым и никому не нужным, как Челлини?
– Мы поговорим о Челлини в понедельник, в школе, Фелициата Казимировна. И обо всем остальном тоже. А теперь мне пора – ребята ждут.
Филька покачала головой.
– Не ждут, Дон. У каждого своя дорога, и отказываться от единственного шанса занять свое место ради друзей – глупо. Никто из них не сделает этого ради тебя.
Дон покачал головой.
Не сделают? Плевать. Он – дон Семьи не потому, что ждет от ребят чего-то этакого, а потому, что так правильно. Для него самого. И если он гений, если он достоин – он сам получит все, чего достоин. Сам отольет свою «Гитару». И сам позовет друзей на свою выставку, когда она будет.
И они придут. Обязательно придут!
– Если ты уйдешь сейчас, то можешь никогда больше не оказаться здесь, – вздохнула Филька.
Дон стиснул зубы. И это ему Филька говорит? После всех ее «верь в себя»?
Но даже если и так…
Леший тогда с ней, с этой чужой славой.
Дон еще раз взглянул на «Гитару», на сияющую маму – и шагнул назад.
…он упал, изрядно ушибив бедро и машинально выставленный локоть о поваленное дерево. Вокруг по-прежнему был лес, темный и сырой, перед ним совершенно пустая полянка и никакого тумана. А где-то неподалеку слышались голоса.
* * *
– Киллер? Эй, Киллер!! Витек? Дон? Эй!
Нет ответа. Как будто друзья растворились в сыто хлюпающем кисельно-густом тумане.
Ладно, если туман мешает смотреть и слушать – можно нюхать. Обоняние Эрика еще никогда не подводило…
Он втянул сырой, пахнущий прелью воздух. Ну? Хоть что-нибудь? Запах духов Лизы? Или репеллента – от Ромки? Или корицы – от Леона? Или хоть что-нибудь!
Нет. Ничего знакомого.
Но…
Сквозь прель и сырость пробился чужой и дикий запах.
Хищник. Кровь. Сила.
Запах приказывал: беги, малыш. Беги, прячься! Я найду твоих друзей сам. А ты еще можешь спастись. Ну же, беги!
Эрик вздрогнул и попятился. И тут же устыдился – как это? Он, что ли, сбежит?! А эта непонятная хищная скотина будет искать его одноклассников, и явно не для того, чтобы в палочку с ними поиграть? И что, съест Лизку? С которой Эрик только вчера впервые поцеловался? Или даже эту дуру Маринку?
Или… Киллера?!
И что, больше никаких шуточек на уроках, иайвовых ватрушек Франца Карловича, и посиделок за столом-аквариумом?
То есть это глупое животное там, в тумане, думает, что Эрик позволит кому-то сожрать его единственного друга?!
Хрен тебе! Во всю мор-р-рду!
Эрик потянулся было за десантным ножом, чтобы встретить врага не голыми руками, но перед глазами вдруг потемнело, земля покачнулась, подпрыгнула – и он упал на четвереньки.
Правильно упал, устойчиво. И запахи тут же стали яснее. Много, ужасно много запахов, зато сразу понятно, где кто. Репеллент – очень далеко, на другом краю леса, и духи тоже, зато корица… корица где-то совсем рядом! А рядом с корицей – кто-то чужой!
Шерсть встала дыбом, а в горле заклокотало.
– Пор-р-р-р-р-р-р-р-рву, твар-р-р-р-р-рь!
Пусть только покажется, живым не уйдет!
В голову настойчиво лезло почему-то «полетят клочки по закоулочкам», и Эрик сердито тряхнул головой. Не сейчас. Сейчас – разобраться с врагом!
Он со всех ног… лап… неважно чего, бросился на запах корицы. Никто не смеет нападать на Киллера, это его Киллер…
Бросился – и едва не врезался в вынырнувшего из тумана Зверя.
Огромного, остро пахнущего силой и агрессией.
Заступившего дорогу.
Очень хорошо знакомого.
– Пр-р-редатель!
От страха голос срывался, давал петуха, но Эрику было все равно. И что этот Зверь его проглотит и не заметит – тоже. Он просто не думал об этом. Только – о друзьях. О том, что он должен защитить Киллера и остальных от этого мерзавца, притворщика… Как он мог? В учителя набивался, о доверии говорил, сенсей хренов!
– Пр-р-р-редатель!
Эрик прыгнул на него, вцепился в лапу – и внезапно Зверь попятился, угроза сменилась недоумением… а во рту стало гадко и шершаво от шерсти, так гадко, что Эрик чихнул, разжав зубы.
Зверь отдернул лапу, попятился еще – и, проворчав что-то недовольное, сбежал.
Сбежал!
– Тр-р-р-рус! – крикнул ему вслед Эрик и поспешил к Киллеру. Скорее, надо успеть, ведь Зверь не один, здесь на каждом шагу голодные хищники! Поджидают, окружают, сейчас нападут на друга… на хозяина… – Пр-р-р-рочь! Пор-р-р-рву! – зарычал он, вылетая из-за спины Киллера навстречу болотным тварям.
Глава 19,
в которой принцесса отказывается целовать жабу
Когда противоестественно резко, словно одеяло набросили, сгустился туман, Виола чуть не взвыла.
Вот же денек! Нет, погулять по лесу – это прекрасно, особенно если рядом с Доном, но делать это в промозглую сырость, да еще на ночь глядя, а главное – не по доброй воле, а потому что учителя так решили?
Да еще и туман этот. Сырой, промозглый, забирается под куртку, бр-р-р-р!
Хотя… отличный повод взять Дона за руку. А если он удивится – сказать, что боится заблудиться в незнакомом лесу. В конце концов, быть своим парнем – дело хорошее, и нравится ей куда больше, чем «этой странной девчонкой», как было в прежних школах. Но хочется же, чтобы он наконец посмотрел на нее не только как на друга…
– Киллер, держись ближе!.. – послышалось
