есть своя прелесть: ты словно являешься сторонним наблюдателем, безучастным свидетелем окружающей жизни – суеты, живущей своими, никому не ведомыми законами.
Отличный повод в который раз задуматься о вечности.
Я стою, замерев, уже около сорока минут, явившись точно в назначенное время. Однако встречающие не торопятся.
Неужто именно сегодня их осторожность превзошла цель, и я жду напрасно?
Нет, говорит голос внутри меня, нужно ждать.
И я жду.
Внизу, под обрывом, омывается волнами неширокая полоса песка. Место выбрано нарочно, чтобы избежать случайных глаз, и не только: над ним не проходят орбитальные маршруты вездесущих спутников, проносящихся в сотнях миль над поверхностью планеты.
Весьма сомнительное преимущество…
Я неподвижен, словно каменная, не пощаженная временем колонна какого-нибудь древнего храма. Это тело чем-то даже удобно – не затекают мышцы, не течет пот, который непременно следует вытирать, и возможно, я останусь в нем длительное время.
Взять его было несложно: я дождался, покуда Посвященный Минутам погрузится в положенный сон, готовясь к своему путешествию и отдавая накопленное, дабы освободить память, а Круг Девяти на время оставит своего члена.
По какой-то неведомой мне причине, чем меньшей единице времени посвящен адепт Круга, тем больше ему требуется времени на сон. Впрочем, сон это человеческое выражение, и я, по старой привычке, пытаюсь находить аналогии, заменяя понятия Безликих на привычные мне.
Итак, они покинули своего собрата, предварительно погрузив его в желеобразный раствор, и наглухо запечатав в маленькой, своею формой повторяющей яйцо, камере. Из которой, освободив свой разум, он должен выйти, чтобы попасть в положенный срок к месту, указанному в Вести.
Гораздо позже, уже вернувшись, Безликий будет недвижимо лежать девять дней, отдавая полученное знание и безразлично созерцая россыпь сверкающих друз, коими покрыты стены его временной тюрьмы, после чего его место займет другой.
И так – девять раз. Потом все начнется сызнова.
Абсолютно чуждая мне логика – от погруженного в голубой студень тела я не чувствовал ничего, что можно было бы назвать накопленным: ни эмоций, ни мыслей, ни обмена высокими энергиями.
Недвижимый Посвященный не исторгал даже тепла, погруженный в липкую взвесь с температурой, равной температуре его тела – одиннадцать с четвертью градусов по Цельсию.
Итак, когда оставшиеся восьмеро, обратив за собою пустоты коридоров в камень, удалились на значительное расстояние, я появляюсь внутри.
Посвященный лежит, словно манекен. Бездушный идол, преследующий свои равнодушные цели.
Гуманоидное тело, около семи футов в длину. Силуэт вполне сойдет за человеческий – лишь голова, минуя несуществующую шею, плавно перетекает в плечи.
А вот остальное – не совсем людское. Руки изгибаются в суставах под любым углом; кроме того, от плеча до кисти суставов два – в отличие от человеческих рук. Такие же гибкие пальцы, не имеющие ногтей, и своею твердостью могущие поспорить с железом. Каждый – равной длины. Большой подобен остальным – две фаланги.
Такие конечности неумело рисуют малые дети, едва взяв в руки карандаш и старательно пытаясь изобразить обезьян.
С ногами – то же самое.
Тело полностью нагое, без половых признаков, сосков, пупка, волос – всего того, что присуще людям. Да и не только им. Мышц или складок не видно – в поперечном сечении торс пропорционально овален и покрыт розовато-серою кожей, сильно напоминающей пористую резину.
Основное же отличие – это лицо, или правильнее будет сказать, его отсутствие.
Гладкая, абсолютно лысая голова без ушей. На том пространстве, где у человека располагаются глаза, нос и губы – имеется лишь рот – этакая неподвижная безгубая щель, несколько пугающая своей одинокой неуместностью.
Зато в зубах недостатка нет. Их пятьдесят, если мне не изменяет память. Пятьдесят мелких, снежно-белых зубов, цвету которых позавидует любая женщина. Двадцать семь вверху, двадцать три внизу. Зубы по центру несколько меньше остальных, и при плотно сомкнутых челюстях создается неприятное впечатление, будто посредине безупречного ряда какой-нибудь червь проделал ровное отверстие.
Откуда, того и гляди, мелькнет змеиное жало.
Но языка во рту нет. И никогда не было. Имеется лишь несколько желез с разнообразными, порою пренеприятными секретами.
Весьма странное существо. И необычное.
Долгая по людским меркам жизнь почти отучила меня удивляться, но рассматривая лежащего (или лежащее?) передо мной, я вновь испытываю нечто, сходное с недоумением.
Безликий спит. Или вернее сказать, находится в состоянии комы. Едва коснувшись этой взвеси, они выключаются, гаснут, точно электрическая лампочка.
Мысленный приказ и Безликий мертв. Мертв по настоящему. Теперь это лишь безжизненная кремнийорганика. В том смысле, что в составе тканей этих существ наличествует кремний, как в тканях остальных живых существ – углерод.
Скрестив на груди руки, я долго смотрю на тело, затем легкий пасс, и оно исчезает.
Исчезает, чтобы возникнуть в другом месте – в невообразимой дали от Сферы Бесконечности – так высокопарно именуют свою обитель Безликие.
Что ж, так или иначе, Посвященный Минутам выбрался наружу. Несомненно, его исчезновение будет обнаружено, причем довольно скоро. Однако эти девятеро, вернее, теперь уже восьмеро примечательны тем, что в отличие от остальных, низших своих собратьев обладают некой самостоятельностью.
И игра обещает быть интересной.
Каменные останки бесшумно вплывают в предусмотрительно распахнутую заднюю дверь микроавтобуса, она захлопывается и обшивка автомобиля на мгновение вспыхивает радужной пленкой.
Разумеется, было бы куда проще эту нелепую статую сразу поместить внутрь автомобиля, но… пусть будет, как будет.
Наверное, в тающих лучах солнца это довольно-таки интересное зрелище…
Безликого мне не жаль. Вернее, жаль, но не более, чем комара или муху. И если я верну это тело обратно, оно вспыхнет всепожирающем пламенем, едва коснувшись голубой жижи. И восемь оставшихся долго и безуспешно будут гадать о происхождении этого огня, так и не додумавшись до истинной причины.
…Следом и я покидаю это неприветливое пристанище.
Я появляюсь возле Кейптауна, на мгновение соединяя две точки пространства в одну, а затем разделяя их обратно.
Ткань реальности недовольно распрямляется, но Богу позволительно многое.
Здесь располагается Южное Гнездо. Самое старое из ныне существующих. Временно мое тело будет храниться у граморов.
Подробности им знать незачем: Бог не отчитывается никому. Но паре самцов брошена случайная приманка – мол, Дайрон решил отдохнуть, Он желает погрузиться в размышления.
Они твердо уверены, что сами подслушали это. Уже послезавтра этот слух разойдется по всему Гнезду. Еще через несколько дней – по другим. Пусть.
Я появляюсь посреди центрального покоя.
Так, как и должно Богу: с сиянием, возникая из родившейся ниоткуда ослепительной точки, видимой частью невооруженным глазом, частью – в ближнем инфракрасном диапазоне – спектр восприятия граморов несколько смещен по отношению к человеческому.
Падкие на
