велел Ровнин девушке, которая наконец-то покинула часовню — Все по процедуре.
— Хорошо — послушно кивнула та.
— Доброе утро, Всеслав — дружелюбно произнес Олег Георгиевич в трубку — Надеюсь, не разбудил? Ну и славно. Всеслав, я выполнил то, что обещал. Можешь сказать своему брату, что его стае позор более не грозит, так как Ратмир мертв. Нет, и это условие тоже соблюдено, он пал в бою, как должно. Да, все так. Несмотря на его ошибку, другая смерть была бы сыну вожака стаи не к лицу. Итак — я все сделал. Теперь твоя очередь оказать мне ответную услугу.
Больше всего разочарований по завершении операции «Часовня» выпало на долю Мезенцевой. Во-первых, Вика не позволила ей посмотреть на ритуалы, которые она проводила над трупами ведьмы и Ратмира. Таковые являлись необходимостью, поскольку хороших дел при жизни эта парочка особо не творила, зато дряни всякой за минувший год навертела о-го-го сколько. Кстати, после еще и лопатой ей пришлось помахать, когда павших врагов на краю леса хоронили.
Второй облом настиг ее на обратной дороге в Москву. Выяснилось, что злобного чернокнижника никто брать за горло сразу же по возвращении в столицу не станет, даже несмотря на то, что Ровнин и Михеев теперь точно знают, где его логово. Оказывается, за ним еще маленько понаблюдать хотят.
Ну а третье разочарование оказалось самым сильным. Ровнин своим командирским решением совершил обратную рокировку. Он вернул Николая в кабинет, а Женьку снова засадил в дежурку, туда, где то и дело грохает дверь и надо разбирать корреспонденцию, которой в отдел поступает ох как немало.
Нет, она попыталась было качать права, искать аргументацию для аннулирования данного решения руководства, но потерпела двойную неудачу. Ровнин обошелся коротким и емким словом «неубедительно», ну а тетя Паша, отозвавшая в какой-то момент рыжеволосую бестию в сторону, и вовсе ее припугнула тем, что расскажет Пал Палычу о том, какая пуля именно завалила Ратмира. Дескать, он недостачу заклятых патронов пока не обнаружил, а если кто-то перестанет нудить и вносить раздор в коллектив, то и не обнаружит.
Короче, в какой-то момент Евгения, понесшая поражение на всех фронтах, жестко обиделась на весь мир и замкнулась в себе.
Вдобавок ко всему еще и погода капитально испортилась. С севера натянуло тучи, которые то и дело поливали город холодным дождем, а пару раз поутру, когда температура опускалась почти до нуля, даже и снежок прошел. Так что все же прав оказался приснопамятный дядя Коля из больницы, который обещал ближе к маю те еще климатические условия.
Николай же, наоборот, был полностью доволен жизнью. Ну, если, конечно, не считать кое-какие личные аспекты бытия, но за несколько лет он, надо признать, уже как-то попривык к некоему подвешенному состоянию в этой связи. Человек, как известно, такое существо, которое к любому дискомфорту может приспособиться, особенно если тот занял в его жизни постоянное место.
Но вот все остальное его более чем устраивало. И возвращение за свой стол, стоящий в ставшем за пару лет родным кабинете, и то, что наконец-то опостылевшая за последние месяцы девица-ведьма отправилась в небытие, и, самое главное, то, что вся эта пакостная история с фон Швальве наконец-то близится к финалу. В последнем Николай ни капли не сомневался. Некуда чернокнижнику деваться теперь, слишком плотно сжалось кольцо вокруг него, не дернешься. Силы нет, сподвижников нет, книги нет. Ничего у него нет. Даже место дислокации и то не секрет для отдела. И для него, Нифонтова, тоже.
Причем он сам вычислил эту точку на карте Москвы, отталкиваясь исключительно от тех слов, что услышал на лугу от Ровнина. Впрочем, слово «вычислил» тут не слишком подходит. Он просто ввел в «Яндекс» слова «тени, французы, склеп» и через несколько секунд, ухмыльнувшись, откинулся на спинку кресла и негромко произнес:
— Ну конечно! Блин! Басурманские склепы! Мог бы и сам догадаться!
— Допетрил? — дружелюбно осведомился у него Михеев, находившийся в кабинете и изучавший документы, находящиеся в растрепанной папке с белыми завязками, на обложке которой красовалась сделанная каллиграфическим почерком надпись: «Дъло № 181-43, об обстоятельствахъ смерти г-на Фр. Леппиха». — Кстати, первой эту версию предложил знаешь кто?
— Предложила, — поправил его Нифонтов. — Наверняка ведь тетя Паша отметилась.
— Ага, — весело подтвердил Пал Палыч. — А после того как мы начали говорить, что, мол, это слишком просто и так не бывает, она нас обматерила, сказала: «Попомните мои слова» — и ушла из кабинета Ровнина. Вот попомнили. Надо будет ей коньяку бутылку купить, что ли. Как извинения.
— Надо, — согласился с ним Николай. — Но, если бы не показания той дурочки, которая фон Швальве шкуркой служила, я бы тоже засомневался. Причем исходя из тех же самых доводов, что и вы. Слишком все просто и слишком явно. Так не бывает.
— Но есть, — весомо изрек Пал Палыч и взял из папки еще один пожелтевший от времени листок. — Там он, Колька. Там.
И на самом деле трудно было представить себе место в Москве, которое подошло бы немецкому чернокнижнику для обустройства логова больше, чем Басурманские склепы. Даже его предыдущая лежка, та, что располагалась в недостроенной ховринской больнице, окруженной многолетней дурной славой настолько, что туда даже самые безбашенные адреналиновые маньяки по ночам не рисковали соваться, уступала по всем показателям этому некрополю в Лефортове. Нет-нет, дело совсем не в том, что тут творилось непрестанное буйство духов или какие-то непотребства кровавого толка то и дело совершались. Просто они оба — кладбище и чернокнижник — словно были созданы друг для друга.
История Басурманских склепов брала свои корни в веке восемнадцатом славными дворцовыми переворотами, победами русского оружия в разных частях Европы, возвышением масонства и, как это ни печально вспоминать, последним визитом Чумного Доктора в Москву, которая к тому времени уже перестала быть столицей.
Страшная хворь, как это и случается, нагрянула в город внезапно и вдруг. Мрачная фигура в черном глухом плаще и капюшоне того же цвета бродила по улицам и площадям, ликующе смеялась, глядя на заколоченные дома с цифрами, написанными на них мелом, и предвкушала финальную макабрическую пляску в честь Смерти в полностью вымершем городе.
Не щадил Чумной Доктор и обитателей Лефортова. Там с допетровских времен, тех, когда место это еще носило название Новая немецкая слобода, или в простонародье Кукуй, проживало немалое количество иноземцев. Впрочем, некоторые из них так обрусели, что их и «немцами» давно никто не называл, но при этом мало
