по доброте душевной, но нужны были проходчики. Да и не только они. Долг написали за учебу. Сказали, как выучишься, то и выплатишь. Но не сказали, что по долгу процент будет. Всю жизнь он его выплачивал. Мой отец… – Тут идти приходится боком. – …Он рос в этих шахтах.
– Их же закрыли.
– Ну да… было такое. Только ж оно не в один день случилось. Последняя дотянула, почитай, до девятисотого. – А в бумагах этого не было. – Да и после народец спускался. Искали счастья. Хотя зря. Поверху все-то выгребли.
– Не все.
– Ты про Мишку? Дурак… и все одно убить бы пришлось.
– Почему?
– Про камни мне Барский сказал уже. – Дар дышит тяжко, да и я не лучше. Сюда, вниз, воздух доходит тяжелый, отчего и приходится в легкие его проталкивать силой. – Жила вверх пошла, вот Мишка и наткнулся на гнездо, ковыряться стал. Если б о том узнали, а узнали бы всенепременно, народец сюда бы потянулся. А мне оно надо?
Нет.
Что бы он ни скрывал в глубине шахт, ему лишние люди точно не нужны были.
– Уже потом, как выработку закрыли, то и дед мой на улице оказался. Долг ему списали, да… Жилье служебное. Пенсия? Три рубля… за все то время, что он внизу провел, три рубля. Этого и на дрова не хватит. Разве справедливо?
– Нет.
– Вот! Он ходил… в компанию… они же обязаны были. А они ему договор, что, мол, срок службы не выработан. Что, оказывается, пока он на долги работал, это все в срок и не шло.
Сволочи, что тут скажешь.
Но… при чем тут Мишка?
Или вот Ниночка? Она-то каким боком к старым обидам?
– Взяли и на улицу вышвырнули… Пришлось искать работу. Переехали куда-то в халупу. Бабка моя померла. Не было денег на врача нормального. Да и кому нужна эта старуха…
…У старой Лисицы не было зубов, и матушка делала для нее густые кисели. Или вот уху. Или суп на костях, вываривая их до белизны.
Парила баню.
И мази мешала. А я уже, или сестры, втирала их в желтую растянутую кожу. Но это было в другой жизни.
– Отец… ему тоже тяжко пришлось. Хотя дар, да… И у меня. Я появился на свет, когда ему было прилично за сорок. Позднее дитя. И бабку уже не застал. Дед растил. – Дар поднял лампу повыше. – Он уже почти ослеп. Знаешь, альбит, он ведь еще та зараза, альбитовая пыль в легких оседает. И в кровь потом. И тело меняется. Не как у тебя или вон Софки, вас принудительно изменили. А оно само по себе.
Я слышала об этом.
Но… слухов всяких много ходит.
– Он меня и отвел вниз. Тут-то он видел. Так и говорил, что одни глаза забрали, а другие вот… Выше подними.
Я подняла.
Что за…
Свет огня отразился в выпуклых каплях застывшего альбита. Сколько же… стена изнутри словно драконьей чешуей затянута. Наплывы больше и меньше, одни почти сформировались, повисли на тонких ножках. Другие лишь едва-едва проступили.
– Это… что?
– Сокровище, – ответил Дар, тоже поднимая лампу. – Ты же его искала.
Его?
Нет. Мне это сокровище на хрен не упало. Мне бы людей найти…
«В ноябре этого года после шестнадцатилетнего перерыва в Берлине открылась первая международная выставка автомобилей. Более 600 различных фирм представили…»
«За рулем»
И люди нашлись.
Пещера.
К ней приходится спускаться. Кристаллы альбита вспыхивают, отзываясь на свет лампы. Огонь, переселяясь в них, оживает. Он расползается выше и шире, в стороны, завиваясь причудливыми спиралями.
Это красиво.
Это настолько красиво, что завораживает. Я и дышать забываю.
Сейчас кристаллы не кажутся бесцветными. Они молочные с голубоватым отливом. Или вот вдруг светлеют, словно тающий лед, в глубине которого танцуют огненные драконы.
– Как…
– Это место отыскал мой дед. Уже после того, как шахты закрыли.
Дар держит лампу высоко, хотя в этом нет нужды. Альбит играет с огнем, и внизу становится светло, если не как наверху, то почти.
– Как их могли закрыть, если…
Мне сложно оценить, сколько здесь альбита. Я вообще мало что понимаю в горных работах, но… без малого сотню лет тому альбит не умели синтезировать. И здесь… здесь миллионы.
Миллиарды.
Или около того.
– Аномалия. – Дар позволил себе быть снисходительным. – Альбита так много, что собственное его излучение искажает восприятие. Разве ты не чувствуешь?
– Чего?
– Того, что опять стала человеком?
Я?
Касаюсь лица. А и вправду. Тварь… ушла. Исчезла, будто ее и не было. И дар молчит. И она, которая не уходила никогда, тоже. И… связи с Девочкой я не ощущаю.
– Выше порода чуть глушит, ослабляет излучение. А здесь… здесь вот, – он провел ладонью по стене, – потрогай. Она теплая. Живая.
Как в сказке о Хозяйке альбитовой горы.
Еще немного, и поверю, будто ему тайное слово ведомо. Скажет, и откроются в стене врата, а из них выглянут альбитовые ящерки, чтобы препроводить нас вниз, в палаты узорчатые.
Я потрясла головой.
Надо сосредоточиться. Хотя… да, плывет все. И ощущение такой хмельной иррациональной радости, хотя объективных причин для нее нет.
– Получается, – сосредотачиваюсь усилием воли, – получается, что… дар не сработал? И они решили, что там, внизу, ничего нет?
– Беда любого одаренного. Со временем все начинают слишком уж верить собственному дару.
– А ты?
– И я. Я не исключение…
Чем дальше, тем выше… давление? Скорее, жар. Тот, который проходит в самое сердце. И я не в силах сдержать глупую улыбку.
– Но они увидели бы… увидели…
– Нет. Они спустились в основные шахты. А эта жила идет словно бы сбоку. Она подходит близко, излучение пробивается. Его и уловили, но…
Данные интерпретировали неверно.
– Артефакты сбоят, дар сбоит, а они решили, что просто отклика нет. Остаточный… Жила уходит вглубь. Но должны же были пробы какие-то делать.
– И делали. Вниз. На разную глубину, только там, внизу, не так уж много альбита.
Вот и сочли шахты нерентабельными.
А коридор…
– Твой дед…
– К тому, что здесь, со временем привыкаешь. – Он шел рядом, не отрывая ладони от стены, и гладил ее, и улыбался безумно. – Он не понимал, что происходит. Говорил, что его сюда тянет. Отец был слишком занят тем, что пытался выжить. Ему пришлось содержать и деда, и маму, и меня вот… Мама болела часто, а целители дороги. Она в конечном итоге умерла. А я увидел все это.
– Но, – я остановилась, – если твой дед отыскал жилу…
Такую вот, которая сама в руки
