Ознакомительная версия.
– Я не знаю, что происходит, – говорит Тома. – Будешь смеяться, я даже не понимаю, когда собственно это началось. Ремонт дороги, стрелка «объезд», навигатор ругается, как ему и положено, потом смиряется, пересчитывает маршрут, едем дальше. Снова ремонт, снова объезд, пересчет. Причем сначала там действительно была какая-то стройка – фонари, заборы, экскаваторы, люди в касках. Потом – только заборы и тусклые лампы, потом не стало и их. И никаких населенных пунктов, ни даже хутора завалящего, хотя я же вроде бы помню: на этом участке пути бесконечные городки и деревни, разогнаться толком не успеваешь, знаков ограничения скорости больше, чем деревьев, которые тоже куда-то подевались, я не отследил, в какой момент… На шестом, что ли объезде у меня окончательно сдали нервы, а навигатор завис, пискнул и вырубился. Я хотел тебя разбудить, твой прибор, ты и разбирайся. Но как-то, знаешь, пожалел. Не хотел бы я проснуться в такой ситуации. Подумал, ладно, сперва выберусь в какое-то более-менее внятное место, тогда… А потом стало не до того, потому что пришел туман.
– Опять туман? Такой как в сумерках?
– Примерно. Только хуже. Вел себя совсем уж по-хозяйски. Вывалился на дорогу и заполнил собой весь мир. Хорошо что мы с тобой заранее придумали сигаретами его гонять. Я закурил, и туман начал рассеиваться. Совсем не ушел, но хоть что-то стало видно… Я полпачки наверное скурил, одну за другой. Уже подташнивать стало, но как только останавливался, туман сразу переходил в наступление. Видимость – почти ноль. И запах в машине гнилой, болотный, хуже не придумаешь. Закурю – туман снова расступается, и вонь уходит. Ну или просто перебивается табачищем, тоже дело. Я еще подумал: ясно теперь, кому на руку борьба с курением. Я же сам пару лет назад чуть не бросил, поддавшись общему настроению, помнишь? И хорош бы я был, если бы не передумал тогда на третий, что ли, день…
– На второй, – говорю я.
И словно бы со стороны слышу, что голос мой звучит в точности как Томин. Такой же тихий и ровный. И убийственно спокойный. Истерический визг был бы в сто раз лучше. Потому что истерический визг – один из убедительных признаков онтогенеза. То есть жизни.
Но вряд ли у меня сейчас получится убедительно завизжать.
Ладно, нет так нет. Обойдемся.
– Но сейчас-то никакого тумана нет, – говорю я. – Получается, ты его победил.
– Тумана нет, – соглашается Тома. – И дороги тоже больше нет. И деревьев. И полей, и фонарей, и домов. И даже дурацких этих красных стрелок с надписью «объезд». Вообще ничего, включая телефонную связь. Пиррова победа. Если это вообще она.
– Кофе зато еще есть, – говорю я. – И бутерброды. И машина. И даже бензин в баке.
– С бензином, кстати, странная штука. По-моему, он больше не расходуется. Я уже хрен знает сколько часов еду. По моим ощущениям, давным-давно должно было наступить утро. А стрелка все там же. Впрочем, датчик мог просто поломаться. Чем он хуже прочих приборов? Вот это будет жопа, если вдруг…
Да не то слово.
Я протягиваю Томе еще одну порцию кофе. И разворачиваю два бутерброда, себе и ему.
– Держи, – говорю. – Мы с тобой совершенно точно не приборы. Значит, будем функционировать, как миленькие. И скоро выберемся на какую-нибудь нормальную дорогу. И гори все огнем.
– У меня такое дурацкое ощущение, что нас с тобой тоже больше нет, – уныло говорит Тома. – Некому отсюда выбираться. Странное такое ощущение, сосущая пустота, немного похоже на голод, только не в животе, а в каком-то другом месте. Бесконечно далеком. На том, где раньше были мы? Не знаю, как это место накормить.
Ужас не в том, что Тома говорит чушь. А в том, что я отлично его понимаю. Но в этом сейчас лучше не признаваться. И без меня тошно.
Поэтому я говорю…
– Для начала попробуй все-таки бутерброд. Старая добрая безотказная классика. Если не поможет, будем думать дальше. Лично меня совершенно не устраивает, что нас нет. Ни за что с этим не соглашусь! Нас же в Гданьске Янкины кошки ждут. Голодные. Кроме нас их накормить некому.
– Ох ты ж е! – восклицает Тома. – Кошки!
И хватается за голову. Правда всего одной рукой. Вторая на руле, хотя особой надобности в этом, увы, пока нет.
Важно, впрочем, не это. А то, что друг мой снова заговорил своим голосом. Немного чересчур громким и таким сочным, хоть на бутерброд его мажь. Поверх расплавившегося от тепла и слегка зачерствевшего под салфеткой сыра.
– Целых четыре кошки. Кукла, Бите, Милка, Ангел, – говорю я. – Рыжая, полосатая, черная в белых носочках и белая с рыжим хвостом. Кукла сейчас небось спит пузом кверху, Бите в очередной раз взламывает шкаф; к нашему приезду, надеюсь, как раз справится и встретит нас разноцветной россыпью Янкиных лифчиков и носков. Милка наверное сидит на подоконнике и орет о вечном. А Ангел с присущей ей деловитой просветленностью тихонько догрызает общественную сушку – пока подружкам не до того.
– Одно слово – Ангел, – улыбается Тома. – Отличная кошка. Очень ее люблю. Не будь Янка твоей сестрой, украл бы, честное слово.
– А Милку что, не украл бы? – возмущаюсь я. – А Куколку? А Бите?
Говорю и чувствую, как оттаивает мой голос, и вместе с ним что-то еще внутри. То ли сердце, то ли иные какие-то неведомые потроха, о существовании которых обычно и не подозреваешь, пока не придет толстая теплая кошка, не уткнется носом в бок и не замурлычет от счастья, что ты, бессмысленное двуногое существо, есть на этой прекрасной земле.
И вот теперь – как будто все четыре Янкины кошки одновременно прижались к нашим бокам, спинам, пяткам, шеям и задницам. И хором заурчали. Удивительные существа эти кошки. Иногда достаточно просто вспомнить, что они где-то есть.
– Ну что ты, – смеется Тома. Громко, совсем как живой. В смысле, как в старые добрые времена, несколько часов назад. – Всех украл бы. Но Ангела – первой. Lovers at first sight in love forever, сердцу не прикажешь, такие дела.
И я тоже смеюсь. И пихаю его локтем в бок.
– И никто не знает, что ты здесь Фрэнк Синатра, да? Ладно. Сейчас мы им устроим.
– В смысле?
– Какой тут может быть смысл. Пой давай. Как у меня дома пел. А то едем без музыки, как дураки.
Какое же счастье, что Томе не надо ничего объяснять. И уже миг спустя темнота взрывается от его богатырского рева:
– Стрэнжырз инзынайт! Ыксчэнджынг глянсыз!
– Wondering in the night what were the chances, – подхватываю я.
К счастью, со слухом у меня не намного лучше, чем у моего дружищи. И акцент у меня – о-го-го! Даже стараться особо не надо.
Но я все равно стараюсь. Глупо было бы все испортить вот именно сейчас, когда я почти явственно вижу деревья, обступающие узкую проселочную дорогу, по которой, взметая клубы пыли, несется наш героический луноход породы Мицубиси, настоящий боевой самурай.
– Самсынг ин ерайз! – сиреной завывает Тома. – Ваз со ынвайтинг!
– Самсынг ин ер смайл! – я тоже делаю, что могу.
И дальше гнусавым, но задушевным дуэтом:
– Something in my heart told me I must have you!
И на этом месте начинаем ржать. Просто невозможно удержаться. И ржем наверное добрых полчаса. То есть, конечно же, вечность. Но мы оба понимаем, как серьезно звучит это слово. И поэтому не станем произносить его вслух. По крайней мере, не сейчас.
Сейчас надо петь дальше. Хорошо, что Тома помнит слова. А я могу просто подвывать. Чем смешнее, тем, как я понимаю, лучше. Не знаю, почему. Но главное, что оно работает.
– Стрэнжырз инзынайт! Ту лонлы пипал! – истошно орем мы, до предела опустив оконные стекла, чтобы весь мир стал свидетелем наших усилий, и никто бы не отвертелся от этой чести. – We were strangers in the night! up to the moment! when we said our first hello-о-о-о!
В переводе это, конечно же, означает: «Ты видишь?! Там у обочины припаркована самая настоящая фура! Да ладно – фура! На асфальте появилась разметка! Ну ни фига себе, живем! Еще как живем, ты видишь эти посадки по краям дороги? Скажу тебе больше, за ними – рапсовые поля. Да иди ты! Истинно тебе говорю».
Вот как-то примерно так.
– Ольштын, – говорит Тома.
– Что?
– Указатель проехали. Ольштын – пять километров.
– Отлично. Оттуда до Гданьска примерно полторы сотни.
– На самом деле, сто семьдесят. Но неважно. Все равно недалеко.
– Лучше бы, конечно, какой-нибудь Эльблонг, – мечтательно говорю я. – Или вообще Новы-Двур. Но ладно, фиг с ним, доедем. Полчаса назад меня бы и Улан-Батор устроил, будем честны.
– Упаси боже, – строго говорит Тома. – Какой может быть Улан-Батор, когда у нас кошки голодные?
– Еще не голодные, – твердо говорю я. – По моим прикидкам, сейчас часа три ночи, никак не больше.
И достаю из кармана телефон. 2:57 написано на его бодро сияющем экране.
– Два пятьдесят семь, – говорю я.
– А по местному еще на час меньше, – ухмыляется Тома. – Значит, будем в Гданьске в четыре, как я тебе и обещал.
Ознакомительная версия.
