про выход.
Планы.
А в тех бумажках, что нарисовала Отуля, было другое.
Четыре, мать его, дробь три.
Три дробь четыре.
Совпадение.
Дышать. Избыток силы действует как природный стимулятор, но это небезопасно. И в подтверждение тому опять лопаются сосуды в носу. Кровь падает на камни, и те отзываются яркими огоньками.
Надо…
Надо вдох. Выдох. И контроль. Снова контроль. Сейчас не время срываться в окно, когда все и без него ясно. Разогнуться. Сделать шаг. Тело кажется обманчиво легким, поэтому нуждается в особом контроле.
Тряпка.
Бекшеев сдирает рубашку и, разодрав пополам, протягивает часть Сапожнику.
– Лицо обмотай.
– Зачем? – Улыбка у него совершенно безумная. – Хорошо же!
– Это… иллюзия, – говорить снова тяжело, потому что мысли куда быстрее языка. И язык спешит, заплетается, а слова выходят скомканными. Непонятными. – Опасная. Может спровоцировать выброс. И будешь пустым.
– Я и так пустой. Был.
– Накрой. Если хочешь кого-то спасти.
Если есть кого спасать.
Это же… неразумно, да. Аналитиков учат пользоваться разумом. Он – инструмент. Самый совершенный из тех, которыми обладает человек. А Бекшеев добровольно отказывается от дара.
От дара, который здесь может раскрыться с прежней силой.
Или с большей.
В насыщенной породе.
В лабораториях ведь создавали искусственные камеры, облицованные альбитом. И распыляли в воздухе альбитовую пыль. Накачивали силой. Раскачивали тех, кто обладал даром.
Усиливали. Меняли.
Закрытая технология. А тут… естественная среда.
И надо пользоваться.
Сапожник молча завязывает обрывок рубашки так, чтобы прикрыть рот и нос. От силы мокрая ткань не спасет, а вот пыли внутрь проникнуть не даст. Какая-никакая, а защита.
Дальше что?
Дальше…
Дар.
Аналитики близки к провидцам. Бекшеев что-то такое слышал. Другой тип восприятия и интерпретации данных, а в основе то же использование тонких энергий. И способности.
Способности были.
Еще был бег. Он сам не заметил, как перешел на него, боясь опоздать и понимая, что опаздывает.
Тупик.
Тупик, мать его.
Коридор обрывается резко. И Бекшеев едва не влетает в стену. Нога подворачивается, стреляя болью в колено. И он падает-таки, ссаживая ладони о камень. Тот крошится, и мелкая крошка впивается в кожу. Здесь и чувствительность обострилась до предела.
Тупик.
Должен быть ход. Должен!
Кажется, это он вслух сказал.
– П-погоди, – Сапожник подал руку, – тут иначе надо… Сейчас… у меня дар своеобразный. Из-за него, собственно… в общем, там закрыли. Дар. В госпитале. И к лучшему, а здесь вот… насыщенная среда.
Бекшеев поднялся.
Тупик.
Три дробь четыре.
Три…
– Не шевелись. – Пальцы Сапожника почти коснулись лица. – Нам нужно будет вернуться к спуску. Скобы… – Скобы? – Свежие. Некоторые. След. Я могу уловить след… такой… не ищейка, конечно, хотя мог бы стать. Чувствую. Удобно, когда нужно отыскать тайник. Или на кнопках сейфа остается. На тех, что чаще используются. Или на документах. – Он убрал руку. – Теперь я смогу отделить твой след от другого.
Бекшеев, пожалуй, тоже смог бы. И может. Жаль, не сообразил сразу. Но, с другой стороны, все-таки поиск следов – не его компетенция. Ему дается сложнее.
Возвращение, как ни странно, занимает приличное время. А казалось, отошли всего-то на десяток шагов. Или просто под землей расстояния воспринимаются иначе?
Неважно.
Скобы и вправду различаются. Та, которая третья снизу, явно чище остальных. Новее. И след на ней… есть. Металл плохо держит энергию, поэтому получается не сразу.
– Наигрался? Теперь отойди. – Сапожник тщательно ощупывает каждую скобу.
Даже поднимается на пяток вверх, а потом спускается. Поворачивается.
Его глаза закрыты, а лицо спрятано под тканью, которую он в конце концов сдирает. И делает вдох. Глубокий. Сиплый.
Замирает.
И выдох.
Поворот.
Он идет медленно, и Бекшеев изнывает от желания поторопить, потому что времени мало.
– Я всегда хорошо искал потерянное… не понятно как. Просто знал, где оно лежит. Потом сказали, что это очень слабый пророческий дар, только обращенный вспять. Какое-то там обоснование. Но пророка из меня не выйдет. А вот агент… – Его голос тих, и шелест камней под ногами почти стирает его.
Путь лежит в другую сторону.
Мимо вагонетки, что легла на бок, почти перегородив узкий проход. Мимо беловатых подпорок, что перекрещивались наверху, удерживая свод. И казались на диво ненадежными.
– Если правильно… повернуть… и чутье хорошее. На опасность. И многое иное, мелкое, не особо… Из всех решений я выберу наиболее удачное. Из трех стаканов найду тот, под которым шарик. Если он там будет… И в карты везло. Я, дурак, еще гордился…
– Не только ты.
– Да… а знаешь, я ведь даже не по военному ведомству… чтобы там глобальная разведка. Секретные планы. Или не совсем секретные. Данные о численности войск. Вооружении… Нет, лаборатории, исследования. Ты знаешь, что эти исследования… все, что там творилось, оно не закрыто? То есть лагерей нет, но исследования продолжаются.
– Нет.
– А я знаю. Понял, когда вот эту штуку отец передал. – Он дернул за шнурок, на котором висел артефакт. – Я ведь читал первые отчеты… Восстановление глазных нервов. Типы повреждений. Перспективы… Рассказать, как они изучали типы повреждений?
– Не стоит.
– Самое поганое, что у меня не хватает духу отказаться. Я… боюсь темноты.
Он остановился.
Очередной проход, боковой. Третий? Четвертый? Главное, что мимо подобных уже проходили. Но Сапожник поворачивается.
– В темноте столько чудовищ… – Это Бекшеев скорее различает по движению губ, чем слышит.
А потом сине-зеленый мир перед глазами мигает. Моргает.
И проваливается в темноту.
На мгновение. Он восстанавливается, пусть ненадолго, но этого хватает, чтобы добраться до Сапожника. Тот, посеревший, стоит у стены и дышит.
– Прямо… надо прямо…
Надо.
И пальцы Бекшеева сжимают руку.
– В темноте не только чудовища. – В голове пустота, дар вдруг исчезает.
Что там, в проходе?
Шаг.
И второй. Хруст под ногами. Камни. Здешняя порода легкая, пористая и крошится на раз. А еще хрустит. Громко. Почти перекрывая сиплое дыхание человека, который идет рядом.
– Меня однажды похоронили… когда… уже перед самым… Положили в гроб и похоронили. Я помню яму. Я сам ее копал. Думал, что все, что конец… это почти счастье. И лег. Закрыл глаза. Я был готов умереть. Но мне не позволили.
– Заткнись, – попросил Бекшеев. – Из меня хреновый мозгоправ.
Ему самому он нужен.
А рядом, в стене, мелькнула искра.
И вторая.
Третья… они появлялись в темноте и гасли, рождая новые. Искр становилось больше. И причудливый танец их завораживал.
– Что за… – Они сливались, и вот уже казалось, что здесь, под землей, один за другим распускаются огненные первоцветы. – Это… – Бекшеев потянул руку и пальцы коснулись теплого живого камня. – Это же…
Альбит?
Альбит, которого нет, но он… есть? Здесь? И в таком количестве? Свечение
