Дикая Яблоня
Не искавшие приключений
Пролог. Убийственный выходной
Посвящаю книгу памяти Терри Пратчетта -
замечательного писателя, автора романа "Страта",
единственная строчка из которого
вдохновила меня на большую часть этой истории.
Странная штука — выходной. Ждешь его, как дара Матери Сущего, мечтаешь от души выспаться, а когда он приходит — срываешься с постели прежде прислуги в соседних домах. Мне кажется, всему виной тишина улиц. Можно идти прямо по проезжей части, не шарахаясь от экипажей и подвод. Неспешно представлять, какими событиями наполнится грядущий день. Даже на мгновение притвориться, что ты — единственный человек в городе… хотя нет, это слишком, такими вещами не шутят. Но самое замечательное — утренний воздух, когда ветер дует с моря. Копоть вечно не спящих фабрик ветер уносит прочь, что до жилых домов, тем и прекрасно раннее утро, что прислуга еще только начинает разжигать камины и плиты.
На часок, не более, Порт-Бергюз именно таков, каким его описывают в старинных поэмах и лживых рекламных буклетах. А тот, кто утверждает, что море пахнет рыбой, неправ. По крайней мере, не всегда. Аромат утреннего бриза — это аромат арбузной корочки, свежей и хрустящей. Зи рассмеялась, когда я сказала ей, что по утрам море пахнет арбузом, заявила, что у меня черепица поехала. Я не обиделась: во-первых, из нас двоих мечтатель-романтик и в самом деле скорее она, чем я, во-вторых, на Зи вообще сложно обижаться. Если, конечно, узнать ее получше.
Размышляя таким образом, я спустилась по лестнице. Кивнула старому консьержу, вполглаза дремавшему в уголке холла. Господин ванЛюп, не просыпаясь, втянул воздух и чуть заметно кивнул мне в ответ. Годы не пощадили зрение и слух старика, но обоняние "Золотого Носа" ландрийской таможни все еще было на высоте: жильцов он узнавал за милю, а визитеров за милю же встречал дружелюбный оскал поразительно белых, совсем не старческих клыков.
Я невольно улыбнулась, вспомнив, как Зи пугалась его первое время: месяца три, не меньше, старалась проскочить холл бегом, а старик сердито ворчал ей вслед. Пару раз даже рыкнул — в шутку, разумеется. Среди всех известных мне измененных ванЛюп — самое доброе и душевное существо, хотя очень старательно это скрывает.
Ох… Опять ушла с головой в свои мысли! Наслаждаться красотами утра буду в другой раз: не поспешу — не видать мне распродажи вчерашних остатков у зеленщика.
До перекрестка я почти бежала, но возле него замедлила шаг: есть много вещей в этом мире, мимо которых можно промчаться, как Зи мимо консьержа, но у Памятных колонн склоняют голову и короли, и бродяги. Дворник уже смыл пыль с постамента, солнце уже осветило слова "Помни войну!". И кто-то уже успел положить свежий цветок — высоко, подле тел, изуродованных магией.
Пара коротких стычек с другими бедными, но гордыми хозяйками у зеленщика, и в моей корзине красуется пучок чуть увядшего салата, да еще пяток яблок в придачу, почти не побитых. Теперь — к бакалейщику и молочнику. Выходной — не только возможность выспаться, пусть и по очереди, но и шанс нормально поесть. Никаких тебе "Кошмар! Омнибус через десять минут, Зи, бросай все, поедим в обед!" Сегодня нас ждет настоящий воскресный завтрак: ароматный чай и блинчики с яблоками и лютецианской клубникой. Ягоды, разумеется, непростительная роскошь. Зи, разумеется, знает об этом, как никто другой — и все равно отдает за нее свои обеденные гроши. "Аль, она такая замечательная, и твоя любимая, ага? Один раз живем!" И нечего возразить, потому что я очень хорошо понимаю: кто-то в этом мире должен компенсировать мою нудную практичность. Кто-то яркий, как солнечный зайчик и такой же импульсивный, хотя иногда это просто-напросто бесит. Хотя бы потому что всю следующую неделю этот кто-то теперь не сможет есть в кафетерии, а я не смогу на это спокойно смотреть. Прощайте, денежки, отложенные на визит к дантисту.
В квартире все еще стояла сонная тишина: сегодня — моя очередь быть сама-себе-прислугой, а Зи могла спокойно отоспаться. Вернее могла бы, если б не ее эскапада накануне. "Время для штрафных санкций," — с долей праведного злорадства отметила я. Не признаваться же, в самом деле, что вместо блинчиков у меня обычно выходит блюдо имени классической пьесы — "Много дыма и ничего". Юных представительниц верхушки среднего класса учат многому. Однажды я доберусь до того, кто постановил, что главные наши навыки — музицирование и светская беседа, а не решение головоломки "Как модно одеться на грошевое жалование и не сдохнуть при этом с голоду".
Квартирой, конечно, дешевое жилье в мансарде зовется с натяжкой: две комнатушки, кухонька и крошечный закуток, который сочтет туалетной комнатой лишь тот, кто раньше пользовался удобствами во дворе. Зи именно так ее и называет. А еще она никогда не закрывает дверь своей комнаты — ничего удивительного, ведь прежде у нее никогда не было ни собственной комнаты, ни собственной двери. Уединение? Это что за чертовщина? Какое может быть уединение в семье, где количество детей — результат уравнения со множеством переменных вроде "в положении ли маман" и "список братцев, угодивших за решетку". Что ж, жизнь постоянно учит меня находить плюсы во всем: благодаря Зи я теперь настолько вежлива, что стучусь даже в открытые двери.
— Зи!
Нет ответа.
— Пора вставать, Гортензия! — серьезностью интонаций я бы, наверное, посрамила секретаря Верховного Суда. — Блинчики мечтают быть приго…
Сомнительная шутка застряла в горле. Сознание словно разделилось на две неравные части. Большей овладел ужас, лишив дыхания, приклеив ноги к полу. Меньшая же холодно и бесстрастно отмечала детали представшей моим глазам картины: тело Зи лежит в постели на спине, руки вытянуты вдоль туловища, лицо… лица нет, только алое месиво, поразительно, леденяще опрятное. Непостижимо, как удалось нанести такие раны, не забрызгав кровью стены и кровать. "И кому удалось," — вступила моя проклятая склонность все анализировать, прибавив к деталям запертую входную дверь и распахнутое окно. Вопросов "Почему?" и "За что?" не было, зато был список номер два — тех, чьи преступные планы мы с Гортензией вольно или невольно разрушили.
В открытое окно влетела муха и закружилась над телом.
"Она не может вот так лежать. Ты не можешь вот так стоять и ничего не делать."
Муха мерзко жужжала над телом Зи. Было бы ложью сказать, что шаг в сторону кровати не стоил мне чудовищных усилий. Впрочем, оно и к лучшему, что не ушла далеко от двери, — успела схватиться за нее и не упасть.
— Кыш, дрянь такая, — невнятно сказало тело и помахало в сторону мухи руками. И тут сквозняк, лениво колыхнув занавеску, наконец донес до меня запах.
Ягоды.
— Дура! — от моего крика не только муха и Гортензия шарахнулись кто куда — даже голуби улетели с окрестных крыш. — Проклятая дура!
— Ч-чего? — перепуганная Гортензия таращилась на меня, машинально стирая с лица остатки раздавленной клубники. Большая ее часть брызнула во все стороны, когда Зи вскочила, так что ни кровать, ни стены уже нельзя было назвать опрятными. — Что случилось?!
Меня разобрал истерический смех. Сил на объяснения не было.
— Эээ… Ты из-за этого расстроилась? — Зи протянула ко мне руку с красной кашицей, стекающей между пальцев. — Я взяла всего несколько штучек, тебе осталось достаточно, не волнуйся. Нет, подожди, — она подошла ближе и внимательно на меня посмотрела. — Ты бы не стала кричать из-за такой ерунды, а если б и стала — то вчера, не сегодня. Что в таком случае… — Зи прижала палец к губам, размышляя: беспомощный, совершенно детский жест.
"Склонность анализировать заразна," — мелькнула не к месту мысль, вызвав у меня очередной нервический смешок. Впрочем, он тут же оборвался: в дверь энергично стучали, прямо-таки барабанили. Судя по взволнованным голосам за дверью, на крики приковыляла помощь: консьерж и еще один старик — наш почтенный сосед справа.
