Скажи им, что я сдался - Иан Таннуш

19 мая, 2215

22:11 Камеры у входа в развлекательную компанию «Больга Враш»

Зафиксирована личность, предположительно мужчина. Лица не видно. Одет в куртку, на спине которой белыми нитками вышиты крылья.

Неопознанная личность садится в корпоративную машину, серебристый бандош (номерные знаки найдены в базе данных), и уезжает.

22:13 Камера на светофоре

Серебристый бантош с данными номерными знаками съезжает с главной дороги во дворы. Навигация в машине отключена, управление переведено на ручной режим. Отследить его дальнейшее передвижение невозможно.

20 мая, 2215

03:24 Уличная камера на перекрестке Поварки и Черничного переулка

Обнаружена личность, предположительно мужчина, в куртке, на спине которой белыми нитками вышиты крылья. Лица не видно.

Неопознанная личность подходит к полицейской машине, стоящей возле пешеходного перехода. Номерные знаки есть в базе данных.

Ведётся поиск полицейского, с которым разговаривает мужчина.

— Эй, свинорылый! Сгоняй-ка за булками! Только теми, что из пекарни Оли-Вара! — Диан доволен собой. Он обводит взглядом комнату — ищет поддержки товарищей, и получает её: кто-то одобрительно хмыкает. В зеркале у двери мелькает короткое движение, едва уловимый кивок. — Всё равно тебе на дежурстве нечего будет делать!

Над Ёном явно издеваются. Пускай все вокруг и твердят, что общество давно перешагнуло через примитивное мышление. Что каждый человек индивидуален и уважает непохожесть другого. Что никто и никогда не выскажет, по крайней мере, в лицо или во всеуслышание, какой ты урод, жиропуз и тупица. Подобного просто не бывает.

Ну да, для тех, кто такому не подвергается.

Ён бросает взгляд на настенные часы, древние, ещё со стрелками — целых пять часов до конца смены.

На рабочем столе компьютера висит одна-единственная иконка: текущие дела. Если открыть программу, то там, в серой таблице, встретишь круглый ноль. Дырку от бублика. Такой вот район, ничего в нём не происходит. Даже мелких краж. Потому-то в участке только и остаётся что тухнуть в духоте и сонливости. А жара в этом году выдалась действительно тяжёлой. И запашок в придачу имеет, этакое смешение пота и захимиченного донельзя кофе. Она с исключительной избирательностью собирается вокруг Ёна — порой обнимает, крепко-крепко, аж дышать нечем, — и потому больше всего воняет от его стола.

— Это из-за того, что ты жирный, — заметила как-то Лия. — И вечно что-то жрёшь. Мимо тебя и проходить-то не хочется.

Ён никогда не отвечает. Обычно он просто пялится в монитор. И сейчас себе не изменяет — мозолит глазами эти самые «0 запросов». Надежда на то, что появится хоть маломальское дельце не покидает до последней минуты смены.

— Даже если что-то и подвернётся, — говорит Диан, — преступника ты сможешь поймать, разве что он со смеха повалится, когда тебя увидит.

Не то чтобы Ён имеет право злиться или спорить с теми, кто очевидно и целенаправленно указывает на его недостатки. Чтобы общество оставалось идеальным, нужно следовать установленным правилам, а если отходишь от них, будь готов к последствиям. Ён не собирается проживать роль смутьяна или бунтаря. Просто в голове не укладывается, даже после многочисленных нравоучений, зачем себя перекраивать под чужие вкусы, хотя они, эти вкусы, и признаны на государственном уровне «эстетически верными».

Смена должна закончиться так же скучно, как и предыдущие. Впрочем как и день должен вспыхнуть и угаснуть, как многие до него. Смазанный, одинаковый, словно и не приходил вовсе. Словно и не было его.

* * *

Каждое пробуждение начинается более-менее одинаково.

— Сегодня твой вес превышает норму на пять килограмм, — заявляет Борд, когда Ён заходит в ванную. Добрая какая. Вчера насчитала шесть лишков. Ён водит щёткой по зубам и равнодушно смотрит в зеркало. — Кажется, ты чувствуешь подавленность. Записать тебя на приём к психологу? — Ён полощет рот и сплёвывает. — Кстати, — как бы невзначай сообщает Борд, хотя даже парковому голубю понятно, что так в программу вплетается проплаченная вкривь и вкось реклама, — открылась новая клиника пластической хирургии. Уникальные красивые лица, способные порадовать и тебя, и твоих близких. Спеши, пока они актуальны. На консультацию предусмотрена скидка, если позвонишь и запишешься до полудня. — Ён умывается, а потом бормочет:

— Хорош трындеть. Включи новости.

На одиннадцатичасовые «События» он не успевает. Зато слышит, как Великий Гао напевает свежую молитву. Заканчивает своё представление мессия посланием к верным почитателям:

— И помните! Что бы вы ни сделали сегодня, дурного или хорошего, опасного или трусливого, я всегда пойму вас. Вы достойны любви, всей, что есть в этом мире, и я рад, что могу вам подарить хоть какую-то еë часть…

Ён не выдерживает и смотрит в левый угол зеркала, куда встроен маленький экран. Стóит, конечно, дорого, зато компактно. Места в квартире, а тем более в ванной, и без отдельных устройств, типа телевизора, даже если он тонкий и плоский, как сама жизнь Ёна, мало.

Великий Гао вещает со своим приторно ангельским выражением лица. Красивого лица. Ён пытался найти на нём изъян, десятки тысяч раз старался доказать хотя бы себе, что Гао подделка с ног до головы. Изъяны действительно нашлись, но не те, на которые он надеялся.

Великий Гао обладает естественной красотой. Если присмотреться, не всё в его лице симметрично, но гармония однозначно присутствует. Когда перекраиваешь тело, на нём остаётся след. Не шрамы, не припухлости — ничего подобного. Ён называет эти следы «тенью уродства». Когда видно, что черты, которыми гордится человек, он получил не при рождении. Что они искусственные, сидят на его лице вроде и идеально, а всё равно фальшью от них веет.

Но когда смотришь на Гао, чувствуешь, что он настоящий. Причём во всëм. Иногда проскальзывает мысль: а вдруг он и сам верит в то, что говорит. Настолько искренне впивается в тебя его тёплый, доверчивый взгляд. В такие моменты особенно хочется выкрикнуть: «Да пошёл ты на хрен, совершенное творение! И хороший, и мыслями чист! И будь неладны твои родители, раз получился таким, ни разу не прилегши на хирургический стол!»

— Да-да, — спокойно говорит Ён экранному божеству. — Ты молодец! Лучшее, что было в этом мире. Наверно, поэтому после твоих проповедей я будто в свинью превращаюсь. Грязную, что аж помыться хочется, — и косится на душевую кабинку. Правда, мысль эта так и остаётся мыслью. Иначе заявится управдом и завопит, что квартира тридцать два