на Волкова, ожидая его реакции, да кавалер и ухом не повел, не взглянул на барона даже и продолжил:
– Кому вы носили бумаги еще?
Барон опять ерзал на лавке, а Рутт замолчала.
– Ну, не тяни, – устало говорил кавалер. – Все равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.
– Жиду Винхелю, – наконец произнесла она.
– И что вам сказал жид Винхель?
– Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.
Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона будто разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:
– Надо взять ее секретаря и…
– Барон, – прервал его Волков, – не шепчите в ее присутствии ничего, мне кажется, что она все слышит. Слух у них лучше, чем у крыс.
Барон осекся на полуслове, замолчал, стал коситься то на ведьму, то на Волкова. Теперь он еще больше уважал кавалера. Фон Виттернауф не знал, что об этом удивительном слухе, как и о кошачьем ночном зрении, Волкову прочел монах в своей книге в разделе про ведьм.
– А почему Вильма принесла бумаги тебе, – вдруг спросил он у ведьмы, – почему старухе и Анхен не отнесла?
– Анхен взяла бы четыре доли из пяти, – отвечала Рутт нехотя, – она всегда так брала за бумаги, а я только половину, поэтому сестры ко мне ходили.
– Сестры? – встрепенулся кавалер. – Кого ты называешь сестрами?
Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.
– Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, – сказал Волков, вставая из-за стола. – Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнет, Сыч – придуши ее. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдемте со мной.
Узнав у стражи, где сидит секретарь Вилли, они пришли к нему. Этот человек спокойно спал и теперь щурился от слабого огня лампы. Казалось, он вовсе не был удивлен ночным визитом.
– Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, – без предисловий начал Волков. – Куда дел?
– Были документы, – сразу согласился секретарь, – одиннадцать писем от…
– Не нужно. Молчите, – прервал его барон. – Слышите, молчите!
– Да-да.
– Куда дел? – повторил вопрос кавалер.
– Носил их Винхелю.
– Кто он?
– Жид, банкир из дома Хиршей.
– И что он?
– Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал, – спокойно рассказывал секретарь Вилли.
– Ну и куда потом вы их дели?
– Никуда, Рутт хотела еще другим людям показать, а я как знал, говорю ей: госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги.
– Куда потом их дели?
– Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.
– И что? Сожгла? – задал Волков последний вопрос.
– Я сам того не видел, но думаю, что я ее напугал, думаю, что она послушала меня, – отвечал секретарь Вилли.
Больше вопросов не было. Волков пошел из камеры, следом вышли Максимилиан и барон.
Фон Виттернауф поймал его за локоть, остановил прямо в темноте коридора, жестом показал Максимилиану идти одному, а сам зашептал:
– Что вы собираетесь делать дальше?
– А что тут еще можно сделать? Будем молить Бога, чтобы Вильма сожгла бумаги. В любом случае нам их не сыскать.
– Я не про бумаги, – как-то зловеще сказал барон. – С ними все ясно.
– А про что? – не понимал кавалер.
– Что будет с ведьмой и секретарем?
– Инквизиция ими займется, – пожал плечами Волков.
– Да вы с ума сошли? – зашипел барон. – Даже не думайте, что это возможно. Ни в коем случае вы не должны допустить, чтобы они попали в руки попов из Ланна. Ни в коем случае.
– И что же вы хотите, барон? – холодно спросил Волков.
– Вы сами знаете, – сухо ответил фон Виттернауф. – Дело должно быть решено сегодня же. Сейчас.
Волков молчал, а барон все еще держал его локоть. Не выпускал, ожидая решения рыцаря.
– Хорошо, – наконец произнес Волков. – Решим сейчас же.
Они пошли по коридору до пыточной комнаты, стражник отворил им тяжелую дверь. И как только они вошли, Рутт подняла на них глаза и с усмешкой спросила:
– Убить меня решили, ублюдки? Ни суда, ни попов не будет?
В пыточной стало тихо, все смотрели на кавалера, и он показал Сычу жест, обозначающий удушение.
Палач понимающе кивнул, стал с пояса снимать свой кистень.
– Ублюдки, – завизжала ведьма, – ублюдки, прокляты будьте!
Она орала так громко, что во всей тюрьме, наверное, было слышно. Волков поморщился от такого шума, у него опять начинала болеть голова, а ведьма не унималась:
– Что б ваши дети гнилыми рождались…
Тут уже Сыч накинул ей на горло веревку, в петлю просунул рукоять кистеня и стал вертеть его, затягивать петлю. Ведьма перестала орать, засипела, успела вздохнуть последний раз и замолкла, выпучив глаза. Сидела, таращилась на барона с ненавистью, а Сыч держал и держал рукоять кистеня у нее на затылке, пока она не обмякла. Он снял веревку с ее горла, и ведьма повалилась на пол, замерла на холодном полу в неудобной позе.
Все чего-то ждали, вернее, ждали решения Волкова, а он сидел за столом, баловался, проводя пальцами над огоньком лампы. Наконец он прекратил играть с огнем, взглянул на ведьму, что валялась на полу:
– Сыч, проверь. А то будет, как в Рютте.
Сыч достал из-за пояса свой мерзкий нож, подошел к ней, и тут ведьма встрепенулась, снова заорала:
– Твари, дерьмо, дерьмо вы!
Она попыталась лягнуть Сыча, уползти, но он поймал ее за волосы, подтянул к себе и воткнул с хрустом ей нож прямо промеж грудей. Удар был сильный, нож вошел в грудину по рукоятку, и тут же Рябая Рутт затихла. Фриц Ламме вытащил нож, стал вытирать его о рваную одежду ведьмы.
– Теперь, кажется, все, – кавалер, вставая из-за стола, разглядывал черную лужу, что растекалась под ведьмой. – Монах, прочитай какую-нибудь молитву, Максимилиан и Сыч, за мной.
Барон все еще удивленно смотрел на труп, наверное, ожидая очередного воскрешения.
– Пойдемте, барон, – сказал Волков, – она больше не оживет.
Перед тем как войти в камеру, где сидел секретарь Вилли, кавалер что-то шепнул Сычу. Тот понимающе кивнул и глянул на Максимилиана, затем все они вошли внутрь.
Секретарь не спал.
– Я же вроде все сказал, – прошептал тот, прежде чем Фриц Ламме накинул ему на горло веревку.
Он придушил секретаря, но не убивал его: Вилли вцепился в веревку пальцами и держал ее. Кое-как дышал, хотя лицо его побагровело, даже пытался что-то сказать.
Волков достал из сапога стилет, протянул его Максимилиану и произнес:
– Кажется, вам по душе воинское ремесло?
– Что? –
