шикарной карете, в которой когда-то разъезжала сама ведьма, и четверка коней у нее тоже была хороша. Ёган был на передке, кое-как управлялся. Хоть и непросто ему было, но справлялся. Ехал и улыбался чему-то своему.
– Чего ты такой довольный? – спросил у него кавалер.
– Сыч говорит, что нам это на небе зачтется.
– Что вам зачтется?
– Да куда мы с вами ни приедем, так везде всякую сволочь под корень выводим. Теперь и Хоккенхайм очистили. Вот Сыч и говорит, что это зачтется. А вы как думаете, господин?
– Не знаю, наверное.
– Нет, не наверное, – не согласился Ёган, – наверняка зачтется. А как по-другому? Бог он все видит.
Волков усмехнулся и чуть притормозил коня, поравнялся с каретой и заглянул в нее. Там с видом величественным сидела Агнес. Гордая. Графиня, не меньше. Еще год назад столы в трактире мыла, а тут на тебе. Напротив нее бабенка молодая, видно, та самая служанка, о которой она говорила. Сама рыхла, едва не жирна, лицо блином сальным, рябая, курносая, волосы из-под чепца тонкими рыжими прядями падают, хотя в платье добром. Из городских, видно. Глаза серы. Невзрачная бабенка кавалера увидала, признала, кланяясь, едва с сиденья не сползла. Волков ей ответил кивком милостиво. Нет, совсем не приглянулась она ему. Агнес это сразу заметила, улыбнулась едва заметно. Так и нужно, такую и искала.
Он теперь глянул на Агнес, у нее профиль точеный, холодный, платье – парча, рукав золотом пошит, из окна кареты свисает, точно она графиня.
– Давно хотел спросить, да все забывал, кто тебя сюда позвал? Как додумалась, что приехать надобно? – обратился он к ней.
– Сон увидела, – отвечала Агнес, и кажется, неохотно.
– Что за сон?
– Девка одна снилась.
– Какая девка? – не отставал кавалер.
– Да почем мне знать, тощая какая-то, голая, с горлом разрезанным.
Она замолчала, но кавалер смотрел на нее, ждал продолжения.
– Хрипела мне что-то, да я поначалу разобрать не могла. А потом поняла, что о вас говорит, что хворы тяжко, что помираете. Я проснулась, у отца Семиона спросила, где вы. Как он ответил, так тут же и поехала.
– А что ж за хворь со мной случилась?
– Хворь? – Агнес ухмыльнулась, да так многозначительно, что кавалеру это не понравилось, уж больно спесива была усмешка, высокомерна, словно с глупым ребенком она говорила. Потом она продолжила со значимостью, которую Волков должен был прочувствовать: – То не хворь была, то проклятие, пагуба. От сильной женщины.
«Женщины», – отметил про себя кавалер, она не произнесла слово «ведьма».
– От старухи Кримхильды было проклятие?
Агнес опять засмеялась:
– Ох и несведущи вы. Нет, старуха просто дура больная была, бревном лежала себе и лежала. Она так и вовсе думала, что вы ее спасать приехали, а вы ее спалили.
– А кто же тогда? Что за ведьма? – размышлял Волков.
И поглядел на девушку с неприязнью. Не нравилось ему слышать, что он сжег несчастную и невиновную старуху.
– Имени я ее не знаю, имен у нее было много, и сейчас она далеко.
Волков косился на нее и молчал, а сам думал: «Врет, не врет? Разве поймешь. Точно, ведьма она немалая, да не ведьма, ведьмища. Хлебну я с ней лиха, ох, хлебну». Но вслух произнес иное:
– Спасибо тебе, выручила.
– Да не впервой уже, – почти ехидно напомнила девушка.
Кавалер в задумчивости тронул коня шпорами и неспешно поехал в средину колонны.
Там поравнялся с Брюнхвальдом, и ротмистр, увидев его, обрадовался и заговорил:
– Вы слышали, кавалер? Войско Ланна и Фриндланда разбито где-то между Хофом и Эльсницем. У какого-то озера.
– Кем? – удивился Волков. – Еретиками?
– Мужиками, взбунтовавшимся мужичьем.
Волков припомнил, что осенью он уже слышал что-то подобное:
– Мужичьем? То не в первый раз. И кто ж мужиками командовал? Под чьими знаменами они воюют?
– У них свои знамена, – отвечал ротмистр.
– У мужиков свои знамена? – не верил кавалер. – Кто вам все это рассказал?
– Один человек из Ланна, офицер, вчера посидел с ним в трактире.
– Интересно, а что у мужиков может быть нарисовано на флагах?
– Вы будете смеяться, но на флагах у них нарисованы башмаки, – усмехался ротмистр.
– Башмаки?
– Да, башмаки.
– Хорошо, что не коровьи лепешки.
Они засмеялись.
– Ну и черт с ними, – вдруг произнес Волков.
– Говорят, ими командует какой-то рыцарь, у которого железная рука, зовут его, по-моему, Эйнц фон Ирлихген. Говорят, что он какой-то колдун.
– К дьяволу их всех, ротмистр, – кавалер стал серьезен, – к дьяволу.
Нет, нет, нет. Волкова совсем не интересовали все эти войны, взбунтовавшиеся мужики, рыцари с железными руками, его волновала только награда, земля, что он собирался получить от герцога. А еще его радовали золото и серебро, которое он увез из Хоккенхайма в своем сундуке, хорошие кони, дорогая карета и перстень великолепный, и он повторил ротмистру:
– К дьяволу их всех, я уже навоевался, и от важных заданий влиятельных особ у меня шрамы на голове едва заросли. С меня хватит.
– Я просто рассказал вам новости, – сказал Брюнхвальд и поехал вперед, в голову колонны.
А Волков посмотрел ему вслед и, усмехнувшись, заметил негромко:
– Надо же, додумались дурни: башмаки на флагах.
