Я взял себе за привычку обедать после часа пик, но в тот день пришел рано, и ресторан был заполнен. Если бы кто–то захотел сесть за мой столик, я не смог бы возразить.
Я не поднял головы, когда он спросил:
— Это место занято? — Голос у него был высокий, почти на грани срыва, несмотря на все попытки это предотвратить.
— Нет, — сказал я ему, — садитесь.
Он повесил свою трость или зонт — что–то в этом роде — на спинку стула и уронил под стул шляпу, взбираясь на сидение. Затем взял меню, стоявшее между кетчупом и салфетками.
— Паршивый выбор, — наконец пробормотал он.
— Мясной пирог сегодня вовсе не плох, — сказал я. Подошла Молли, и я сделал заказ:
— Пожалуйста, мисс, шведскую отбивную. Зеленый горошек, французское жаркое. О десерте я еще подумаю.
— Кофе?
— Молоко.
Не знаю, что натолкнуло меня на мысль о том, что человек, сидевший напротив, не был карликом. Ни карликом, ни горбуном, а, скорее, ребенком, который из кожи вон лезет, чтобы казаться взрослым. Опять же говорю, не знаю, какой я уловил намек, — возможно, я просто больше полагаюсь на интуицию, чем многие другие.
Как бы то ни было, но он сразу понял, что я его раскусил.
Меня это почему–то испугало. Ситуация была просто дикой: ребенок, которому еще и десяти не исполнилось, с каким–то умыслом разыгрывает из себя взрослого, хоть и недоростка.
— Итак, — сказал он, положив вилку, и переходя с визга почти на шипение, — итак…
Как же мне описать этот пронизывающий голос? Голос ребенка… нет, не ребенка. Мы таких детей не знаем.
Я потянулся за сахарницей, которая стояла, как всегда, на краю стола рядом с солью, перцем и горчицей. Я отмерил ровно чайную ложку, не поднимая на него глаз. Как я уже сказал, что–то меня пугало.
Все так же приглушенно, он сказал:
— Наконец–то хоть один человек смог разгадать мой маскарад.
Человек — сказал он.
У него был голос ребенка, но злоба, прозвучавшая в его словах, меня поразила.
— Я вижу, вы удивлены, мой любопытный друг. Я вас озадачил, не так ли?
В его голосе появилась дразнящая, презрительная нотка.
Я откашлялся и постарался скрыть свое смущение, отхлебнув кофе.
— Не понимаю, о чем вы говорите… сэр.
Он хмыкнул и передразнил:
— Не понимаю, о чем вы говорите… сэр.
И снова его голос пронзил меня, хоть и был уже почти шепотом.
— Почему вы не сразу сказали «сэр», а? Почему?
Он не стал дожидаться ответа:
— Я скажу вам, почему. Потому что каким–то образом вы догадались, что я намного младше, чем хотел бы считаться.
Он кипел от ярости, и, несмотря на его рост и публичный характер сцены, я его боялся. Почему — сам не знал. Просто почувствовал, что — непонятным образом — он может уничтожить меня одним усилием воли.
Я неуклюже поставил чашку на блюдце и отвернул лицо в сторону.
— Вы ужаснулись, — снова зашипел он. — Вы узнали своего хозяина, прежде чем поняли, кто он.
— Своего хозяина? — сказал я. Кто, на его взгляд…
— Своего хозяина, — повторил он. — Хозяина человечества. Новую расу. Сверхрасу, Homo Superior, если хотите. Он здесь, мой догадливый друг. И вам, вам и вашему тупому человечеству со всеми его нациями, расами, классами и религиями — против него не устоять.
Слышать это было выше моих сил. Я пришел в свой любимый ресторан пообедать. День начался как обычно, и я хотел, чтобы так же он и закончился. Но за последние пять минут меня столько раз встряхивали, что я готов был упасть в обморок.
— О, это было заранее предусмотрено, — продолжал он, заметно радуясь возможности потоптаться на моем достоинстве. — Развитие мутантов, превращение их в сверхрасу, сверхчеловечество, превосходящее человека настолько же, насколько он превосходит обезьяну…
— Как?.. Что?..
Он оборвал меня:
— Была ли это атомная бомба, лабораторные эксперименты или постепенный прогресс самой природы — какая разница? Есть факт; мы существуем, нас много, пройдет еще какое–то время, и мы откроемся человеку. Ах, как мы ему откроемся!
Уже давно ледяная рука перехватила мне горло. Теперь она начала сжиматься.
— Зачем, — пробормотал я, — зачем говорить мне это? Вас разоблачат в два счета, если вы не будете хранить тайну.
Он издевательски засмеялся. Сверхчеловек или нет, он был еще очень молод.
— Потому что это не имеет никакого значения, — прошептал он. — Абсолютно никакого. Пройдет десять минут, и вы напрочь забудете этот разговор. Гипноз, мой глупый Homo Sapiens, станет развитым искусством после испытания на низших особях.
Его голос стал отчетливым и резким:
— Посмотри мне в глаза, — приказал он.
У меня не было сил сопротивляться. Лицо мое медленно поднялось. Я чувствовал, как его глаза впиваются в мои.
— Ты забудешь это, — приказывал он. — Весь этот разговор, все это происшествие ты забудешь.
Он поднялся, помешкал, собирая вещи, и вышел. Чуть позже подошла Молли:
— Ух ты, — сказала она, — этот карлик, что здесь сидел, здоров чаевые давать.
— Могу себе представить, — ответил я, все еще дрожа. — У него, наверное, весьма солидный источник дохода.
— О! — сказала Молли, принимаясь убирать со стола. — Вы разговаривали с ним?
— Да, — сказал я, — у нас был обстоятельный диалог. — И добавил, подумав: — В результате я должен кое–что предпринять.
Я встал, снял шляпу и трость с крючка, на который вешал их обычно.
Я подумал: «Возможно, у человека больше шансов, чем эти скрытые соперники предполагают. Даже если сила интеллекта у них и больше, чего–то все равно им будет не хватать». Этому, по крайней мере, явно не хватало; гипнотическая сила в нем, может быть, и выше всякого понимания, но это не помешало ему сделать одну глупейшую ошибку. Он не заметил того простого факта, что я — слепой.
Незнакомец сказал на скверном итальянском:
— Я бы хотел видеть сьора Марино Гольдини — по делу.
Привратник глядел на него с сомнением. Сквозь дверное окошечко он окинул взглядом одежду пришельца.
— По делу, сьор? — он колебался. — Возможно, сьор, вы изложите мне суть вашего дела, чтобы я мог доложить Вико Летта, секретарю эччеленца…
Он вопросительно глядел на незнакомца.
Тот немного поразмыслил.
— Это, — ответил он, — имеет отношение к золоту.
Он извлек руку из кармана и открыл ладонь, на которой лежало с полдюжины желтых монет.
— Один момент, люстриссимо, — быстро проговорил слуга. — Прошу извинить меня. Ваш костюм, люс–триссимо…
Он не окончил фразу и исчез.
