— Человек не может быть абсолютно доверчивым. У каждого должен быть скепсис. Но у вас, видимо, абсолютный скепсис, Ватсон!
— Флоренс Найтингейл называли «леди с лампой», Исаев!
Тот оказался бессилен против аргумента, хотя я сказал первое, что пришло мне в голову.
— Россия проиграла Крымскую войну, Исаев!
— Зато выиграли её англичане! Англичане — агрессоры, доктор Ватсон!
Когда я ударил Исаева в подставленную им для защиты ладонь, из ванной вышел Шерлок Холмс.
— Сименс, Штирлиц, почему вы наскакиваете друг на друга, как петухи? Сейчас не время для жарких споров. Взгляните на часы, если вы забываете о времени.
Глава VI. Шерлок Холмс расследует
Утром мы обнаружили, что Исаев успел покинуть гостиницу. Холмс стоял у окна и ждал возвращения нашего русского союзника. У входа послышался голос швейцара.
— Что вам надо от герра Хаузера? Я заметил, что к нему в номер входят разные гости. Если святой отец пожаловал к нему, я пропущу вас. Негоже оставлять вас у входа.
К нашему удивлению, в номер вошёл сухопарый священник в надвинутой на глаза шляпе, который, едва войдя, оглядел нас с таким видом, словно хотел уличить нас в приверженности к теории Дарвина.
— Вы Готлиб Хаузер и Иоганн Сименс?
— Да. Что вы хотели, и откуда вы знаете наши имена? — в ответ спросил Хаузер.
— Мне нужен Штирлиц.
— Простите, но он недавно покинул гостиницу, и его местонахождение нам неизвестно.
— В таком случае я подожду его здесь.
— Зачем он вам нужен?
— Неважно. Я должен встретиться с ним. Я пастор Шлаг.
Не спрашивая разрешения, пастор Шлаг сел в кресло.
— Простите за резкость, но мы хотели бы знать, зачем вам нужен герр Штирлиц.
Вместо ответа священник снял шляпу и с довольным видом оглядел наши лица. Мы узнали Исаева.
— Так это были вы?
— Да, это был я.
Холмс взял Исаева за рукав.
— Помилуйте, но ведь это мой маскарад! Именно в этом костюме я проник в дом Ирен Адлер. Неужели вы залезли в мой гардероб?
— Вы правы.
— Зачем вам это понадобилось?
— Я должен был проникнуть в здание Рейхстага. Именно там находится Машина времени, не так ли? Выяснилось, что немцы начали догадываться, что это за штука, и в их головы пришла мысль использовать её для военных нужд Германии. Фон Шлиффен даже говорил, что машина времени может отправить победоносную германскую армию во времена раздробленности Германии или даже во времена «Священной Римской империи». Поэтому в интересах секретности её составные части были разнесены по разным помещениям. Во времена моей разведки в Третьем Reich мне приходилось умело врать. Теперь же я совершил ещё один наглый поступок. Я залез в сейф и вынес оттуда документы, где указано местонахождение машины времени и её отдельных частей.
Закончив оправдание своего поведения, Исаев снял с себя костюм и уложил его в чемодан Холмса. Теперь мы могли втроём отправиться в квартиру Штольца.
На выходе из гостиницы нас ждало некоторое затруднение.
— Разве пастор не выходил? — удивился швейцар.
— Мы не видели, — ответил я, испытывая неловкость за свои слова.
— Странно.
Треск мотора достиг наших ушей, и к гостинице подъехал Штольц. Ни сказав ни слова, он вручил нам записку и поехал своим путём.
— «Сегодня не приходите, я занят. Штольц», — прочитал Холмс. — Нам придётся заняться другими делами.
Мы вернулись в номер. Мне вспомнился вчерашний спор, и, конечно, я не мог положительно оценить возвеличивание Исаевым своей восточной родины.
— Вчера мы говорили о Крымской войне. Применительно к этой теме, я добавлю, что Россия проиграла Крымскую войну из-за вашего феодализма.
— Согласен. Но русские не такие отсталые, какими их рисуют на Западе. Русские начали изобретать самолёт раньше, чем Лилиенталь. Русские открыли закон сохранения массы вещества. Что бы ни говорили буржуи, именно русские открыли Антарктиду. Русские изобрели электрическую лампочку…
— Вы опять преувеличиваете, Исаев! Лампу накаливания изобрёл Джозеф Свен!
— Кто-кто?
— Джозеф Свен, английский физик. Он изобрёл лампу в 1878 году, годом раньше Эдисона. Конечно, вы не были в Баскервиль-холле. Я слышал там фразу: «Вы не узнаете Баскервиль-холл, над входом будут гореть фонари Эдисона и Свена в тысячу свечей!»
— Я этого не слышал, — признался Холмс.
— Холмс, вы не слышали. Следовательно, Ватсон тоже не слышал этих слов. Лодыгин изобрёл лампу в 1874 году!
— Исаев, вы преувеличиваете! — возразил Холмс.
— Вы не думаете о заслугах других народов, Холмс!
— Тише, тише! — успокоил я спорщиков, успев выйти из их числа.
Пневматический лифт поднял нам завтрак, и мы набросились на жареный картофель. После завтрака у нас было много свободного времени, так как Штольц не мог принять нас у себя. На улице к нам подошёл немец с густыми русыми усами и спросил, желаем ли мы пойти в оперу.
— Вы приехали из Саксонии?
— Почему вы в этом уверены?
— Я хорошо знаю немецкие диалекты. Вам известна Кролль-опера на Кёнигплатц? В настоящее время она носит название Нового Королевского оперного театра.
— Что вы предлагаете послушать нам?
— В Новом Королевском оперном театре идёт опера Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры». У вас есть свободное время для похода в оперу?
— Если вы так настаиваете на таком варианте, мы проведём время в Кролль-опере.
— В Новом Королевском оперном театре, — поправил доброжелатель.
Днём мы сидели в ложе оперного театра. С нами не было Исаева, поскольку он вспомнил о политических взглядах Вагнера и отказался слушать оперу этого композитора. Опера была посвящена историческому событию, когда в Нюрнберге произошло состязание мейстерзингеров. К моему стыду, я проявил величайшее неуважение к немецкому композитору и к этому достижению романтизма, ибо я заснул во время представления. Во сне я видел фройляйн Клозе в сестринской униформе, которая ухаживала за больным в Шарите, и я при этом был врачом в той же клинике. Самый интересный момент наступил, когда я вошёл в палату и увидел кайзера, собирающегося пожать руку медсестре. Я взглянул на него так, что тот отдёрнул руку и ответил мне невинным взглядом. Но мой вид был настолько суровым, что кайзер поспешил покинуть палату. Я объяснил медсестре, что делает кайзер при рукопожатии, и та, повернув ко мне прекрасное лицо, отблагодарила меня. Сон был прерван гулом голосов, и оказалось, что посетители оперы покидают её. Холмс возвышался надо мной и смотрел с укоризной.
