– Одиннадцатый милостью всех Богов Диктатор Ах-Айора, Солнце Нации, Железный Всепобеждающий Полководец, Маршал Могучей Республики, Залог Освобождения Человечества, Блистательнейший Владыка, Прозревающий Пути Грядущего. – Его титул в этих стенах звучал, пожалуй, забавно, но никто не улыбнулся.
И верно.
Смеяться над человеком, в руках которого клинки, неразумно.
– И что ты тут делаешь?
Парень оглянулся в поисках поддержки, а толпа загудела, то ли подбадривая, то ли требуя действия. С толпой всегда так. Собрать ее несложно, а вот удержать подчинить, сделать так, чтобы зверь этот стал покорен, это сродни искусству.
– Стою, – Данияр позволил себе улыбнуться. – А вы?
– Нам нужны ответы! – из-за спины мужчины выглянула неразумная женщина с лиловыми волосами. – Мы желаем знать!
И тонкий голос ее взрезал тишину.
Люди заговорили…
Попытались.
– Задавайте вопросы, – разрешил Данияр и чуть повысил голос, ровно настолько, чтобы перекрыть этот бестолковый гул.
Клинки не шелохнулись.
– А ты ответишь? – парень вспомнил про нейтрализатор. – Мы хотим говорить с тем, кто и вправду что-то решает… где эта рыжая стерва?
– Которая именно?
– Ты знаешь… – он поднял руку. – Считаю до трех… или отступи, или… раз… два…
Клинкам было тесно в этом коридоре, но они справились. Они взлетели одновременно, росчерком стального пера, тенью над песками, и наставник был бы доволен ударом, как и той легкостью, с которой сталь перерубила руку.
И кожу прошли.
И в кости не увязли.
Отличные клинки, право слово… громко стукнулся о пол нейтрализатор. И выпал из разжавшихся пальцев, но не нашлось никого, кто рискнул бы протянуть к нему руку. Все-таки вид крови и вправду действует отрезвляюще.
Кто-то ахнул.
Кто-то взвыл.
А парень, уставившись на обрубок руки, покачнулся и рухнул в обморок.
– Жгут ему наложи, – посоветовал Данияр женщине, на лице которой ужас сменялся искренним восторгом. Правда, про жгут она не услышала.
А наложить стоит, пока кровью не истек. Нет, совсем от кровотечения не помрет, модули на корабле медицинские имеются. Запоздало вспомнилось, что те и заняты могут быть, но…
Данияр подвинулся, позволяя Кахраю выйти вперед. Тот присел, перехватив руку черной полосой военной повязки. Та моментально вспенилась, закрывая место разреза.
– И все-таки… наверное, можно было как-то иначе? – осведомилась леди Унияр, выступив к людям. – Хотя… вынуждена признать, эффективно. Определенно эффективно.
Люди попятились.
– Добрый день, – она переступила через лежавшего парня. – Я вижу, что имело место небольшое недопонимание…
– Его бы в медотсек отнести… – тихо сказал Кахрай. – И руку не потеряйте. Пришьют.
Потом помолчал и добавил:
– Он на тебя в суд подаст.
– Обязательно, – Данияр стряхнул капли крови с клинка. Вот ведь… а думал, в жизни и не придется воспользоваться. – И еще ноту протеста выдвинут. Мы даже извинимся. Возможно, компенсируем… когда-нибудь…
Суды могут длиться годами, особенно если есть желание, чтобы длились они годами.
– Я оказалась в той же ситуации, что и вы, и могу лишь сказать, что теперь конфликт исчерпан. Скоро на корабле появятся медики…
И военные, без которых никуда.
– Всем будет оказана медицинская помощь…
– Но чума…
– Увы, порой нам приходится сталкиваться с тем, что кажется непреодолимым, но…
Речь первого советника звучала ровно, и люди успокаивались, они слушали ее завороженно, жадно, и это несколько пугало.
– Испытания лекарства ведутся, что дает шанс всем заболевшим. И вместе с тем обращаю ваше внимание, что таковых оказалось немного…
– Я пойду, что ли? – Кахрай закинул все еще бессознательного парня на плечо. – Справишься, если что?
Данияр кивнул.
Справится. Что ему еще остается?
Тойтек играл на скрипке. Той самой земной скрипке, которую подарил матушке очередной поклонник в знак своей любви и признательности.
Скрипка стоила безумных денег.
Так сказал отец. И потребовал вернуть слишком дорогой подарок. Матушка пожала плечами и ответила, что только столь низкий и далекий от понимания истинных ценностей человек будет все измерять в деньгах. Подарок она не вернула.
Зато нашла учителя, который взялся сделать из ребенка музыканта.
Гениального.
Гениального не получилось, поскольку выяснилось, что и со слухом у Тойтека все было отнюдь не гениально, и с чувством ритма, и с желанием. Ту самую скрипку ему, конечно, не доверили – сейчас она хранилась в специальном отделении Первого банка, – но сделали точную копию.
Как он ее ненавидел!
И эти ежедневные уроки, после которых ломило плечо и шею, болели руки, а пальцы казались деревянными. А теперь он играл. Легко, непринужденно, будто находился не в собственном забытьи, а в матушкиной фантазии. И она, сидя в зале – единственный зритель, – плакала от восторга.
Глупость какая.
Нет, плакала матушка часто, полагая, что искренний человек не станет подавлять эмоции. Но фантазия-то Тойтеку принадлежала. И, осознав этот факт, он стер что зал, что матушку, а вот от скрипки так легко избавиться не получилось.
Приросла к рукам.
Но руки он ощущал. И тело собственное тоже, пожалуй, и все, что происходило в этом теле. Интересно, это было минутой просветления перед агонией? Или лекарство все-таки действует? Тойтек попытался сосредоточиться на ощущениях, а вместо этого услышал:
– Какой он бледненький…
– Он уже две недели в искусственной коме, – этот голос он узнал и странно обрадовался, хотя для радости причин не было совершенно. – К тому же у него все еще чума…
– Бедненький.
И этот узнал. Но совсем не обрадовался, поскольку заныла нога, напоминая, что прехорошенькие и не слишком умные девочки часто по доброте душевной совершают страшные вещи.
Например, пытаются лечить паралич укусом шершня.
– Ему уже лучше, – Заххара говорила спокойно.
– Что-то незаметно, – возразила Алина.
– По тебе тоже сперва незаметно было.
Ответом стал вздох.
И еще один.
И робкое:
– А эти язвы… потом… когда пройдут… следы ведь останутся?
– Всенепременно, – показалось, что это прозвучало с некоторой долей удовлетворения.
– Ужас какой…
Третий вздох был еще более тяжелым. И Алину стало жаль. Немного. Если бы Тойтек мог говорить, он сказал бы, что не стоит переживать из-за такой мелочи, как шрамы. В конце концов, всегда можно зашлифовать кожу, или сделать пересадку, или просто модифицировать лицо, как многие делают.
Впрочем, Алина и сама додумалась, кажется.
– Ничего, мама сказала, что она оплатит клинику, и я снова буду красавицей. Как ты.
– Как я – вряд ли. Тип другой.
– А… что ты будешь делать? Ну, дальше, потом, когда нас выпустят…
– Еще не факт, что выпустят.
Откуда?
– Да ладно, не могут же они нас вечно тут держать…
– Вечно нет, но пару лет вполне. А пару месяцев точно.
– Ужас какой.
– Ужас был, пока продукты не доставляли и капсулы приходилось считать, а так… сносно. Вон
