завтрак, второй завтрак и ранний обед. А потом началось…
Меня причесывали.
Учесывали.
Одевали.
Раздевали. И снова одевали. Тыкали в готовое и многажды мерянное платье шпильками, причитая, что я посмела похудеть на целый дюйм в талии и в бедрах – на полтора. Шили. Подшивали. Распрямляли складки. Разглаживали их крохотными утюжками прямо на мне.
Обсыпали пудрой.
И снова.
Укладывали на шею три ряда жемчужной нити, выравнивая едва ли не по камушку. И перья. Куда ж без страусовых перьев. Этот плюмаж на голове окончательно выбил из равновесия.
- Цветы, - леди Диксон тоже была в каком-то светлом, безумно сложном с виду наряде, в котором я бы и двинуться не решилась. А она ничего, двигалась вон. – Чарльз, цветы понесешь ты, передашь уже во дворце. Букет получился тяжеловат.
Это да.
Таким по макушке шибанешь… нет, нет, я не собираюсь никого шибать по макушке. Я… как это выразиться, милая юная леди. Если почаще повторять, глядишь, и сама поверю. Главное, идти и улыбаться.
Улыбаться.
Поширше.
Поискренней.
- Все будет хорошо, дорогая, - сказала леди Диксон. – Главное, думай, что рано или поздно, но все это закончится. И я возьму с собой шоколадку.
Ей, в отличие от меня, позволено было иметь ридикюль, правда, совсем крохотный, но лучше маленькая шоколадка, чем никакой вовсе.
И мы поехали.
И приехали.
И выбрались из экипажа, даже почти изящно получилось выпорхнуть. Ну а дальше как-то стало почти все равно. Разве что шлейф раздражал.
И букет, который пришлось взять, ибо мужчина с цветами как-то неправильно. И… и люди… сколько здесь людей собралось. Леди Диксон раскланивается.
Улыбается.
С кем-то, кажется, здоровается. А я молчу и чувствую, что закипаю. Прямо вот внутри, потому что… потому что они смотрят.
Все смотрят.
Чего они так смотрят-то…
Эдди дернул шеей. Воротничок натирал. Костюм… да не привык он к такому. И не мог отделаться от ощущения, что если он чуть поведет плечами, то все это великолепие, по-за ради которого его две недели мучили, просто-напросто треснет.
Вот смеху-то будет.
Или нет?
На него поглядывали, а еще на матушку, которая в своем платье цвета меда смотрелась именно так, пожалуй, как должна бы. И держалась она так, будто бы именно во дворце ей самое место.
И…
- Дорогой, - матушка оперлась на руку Эдди. – У постарайся никого не убить сегодня.
Это будет непросто.
Очень непросто.
На Эдди смотрели. Или нет, на него глазели, разве что пальцами не тыкали и то, верно, воспитание мешало. А так бы тыкнули. И не только пальцами.
С шелестом раскрывались веера, отгораживая леди, что склонялись друг к другу, перешептываясь.
И…
- А вот и Милисента, - матушка первой двинулась навстречу. – Мне кажется, ей помощь не помешает…
Это верно.
Вид у Милли был весьма растерянным. А еще злым. И это вот упрямое выражение лица было Эдди распрекрасно знакомо. Он хмыкнул. И с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.
- Не до смеху, - Милисента двинула его локтем в бок. И тут же смутилась, оглянулась воровато, не заметил ли кто этакой вольности.
- А у тебя перья из головы торчат, - Эдди тянуло пощупать. – Я такие видел.
- Где?
- У коней. Выступали там… одни… одна… и на коне чепчик был вот аккурат с такими перьями.
Милисента насупилась.
- Дорогая, - а вот матушка Чарльза одарила Эдди вежливой улыбкой. – Возможно, ты будешь столь… любезна… представить нас?
А Чарли где?
Вот, спешит уже на помощь.
- Прошу прощения, - он коротко поклонился. – Срочное дело, но я вижу, что вы уже… матушка, позволь тебе представить брата моей дорогой супруги… Элайя.
А свекровь у Милли ничего так. Нервы крепкие. Только побледнела самую малость.
- И леди Элизабет, - добавил он. А матушка сложила-таки веер, который до того разглядывала как-то… слишком уж пристально. Будто впервые он ей в руки попался.
И вот тут у бедной леди дернулся не только глаз.
- Ты…
- Я, - матушка мягко улыбнулась.
- Но ты же… ты же умерла… прости… простите, это так…
Матушка подняла палец к губам.
- Потом. Мы обязательно обо всем поговорим, но после…
- А… он знает?
Матушка кивнула.
- И…
- Как ни странно, но он даже не разозлился. Я ждала, что… я бы сама в ярость пришла…
Обе леди поглядели на Эдди, и он понял, что лишний в этом разговоре. И не только он.
- Думаю, - Чарли подхватил под руку Милисенту. – Нам стоит отыскать в этой толпе Орвудов.
- Мама… они знакомы с твоей? – тихо поинтересовалась Милли.
- Выходит, что да… может, поэтому так активно избегали встречи? Я ведь приглашал леди Элизабет, но у нее дела… чай, модистка… и вот теперь… ничего не понимаю. Доброго дня, леди Орвуд. Вы сегодня сияете.
Темные алмазы как-то слишком уж ярко выделялись на светлом платье, подчеркивая и его бледность, и светлую кожу леди.
- И рад приветствовать…
У Эвы дрожали коленки. Прямо с утра. Вот как проснулась, так и дрожали… она не хотела ехать! Да будь её воля, она бы вовсе из кровати не выбралась бы. Но кто ж её спрашивал-то? Вот и пришлось, что выбираться, что собираться.
Платье это…
Нет, платье получилось красивым, именно таким, как задумывалось. Вот только на Тори, для которой сшили второе, оно сидело куда как лучше.
И Тори это знала, что так будет. Потому и шила точно такое же, как на Эве. Нарочно. Всегда она так.
Не только она.
- Ах, вы такие взрослые… - матушка приложила платочек к глазам. – Я так рада…
Она и вправду была рада. И… и о том, что с Эвой произошло, словно бы забыла. Словно вообще не было никогда ни побега, ни аукциона, ни… и если бы не серое колечко на пальце, Эва, возможно, сама бы поверила, что не было.
Что приснилось.
Но колечко осталось. Оно, получив каплю крови Эвы, тускло засветилось, но всего на мгновенье. А потом стало будто прежним.
И Берт сказал, что ничего не чувствует. Но ведь этого не может быть, чтобы оно просто… может, и не может, но… сейчас руки постоянно тянулись к проклятому этому колечку. А матушка улыбалась. Кланялась. Кому-то что-то говорила, смеялась и…
И все это так глупо!
Женщины в роскошных платьях… то, что на Эве, оно ведь
