— …оставив тело бренное, к небесам вознесся. Разверзлись в тот час врата небесные, злата белого, и ангелов песнопение услышал он. И таково было то пение прекрасно, что заплакал дух слезами радости. Явился в тот час ему пророк и глаголил таково: «Есть ты сын божий, чадо божье избранное, благословенное. Ибо искупил вину не только собственную, но и грехи человечьи. Но не настал твой час, не теперь тебе вернутися суждено. А будет твой час, когда пробьет колокол небесный звоном хрустальным, по всем землям оный разольется. В тот день сойдутся два светила воедино и соединится вода с землею. Прииди тогда к вратам райским, ибо то будет твой час». Таково глаголил пророк. Пробудился тогда святой Инок и дивился зело. Воистину пророческий сон привиделся ему. И взяв посох дорожный…
Монах закашлялся. Затем достал из-под рясы бутыль, отпил и продолжал.
— …взяв посох дорожный, отправился он в град соседний. А звался тот град Обрывом…
Вдруг раздался тихий скрип. Монах вздрогнул, замолчал. Охотник напряг зрение, но ничего не заметил. Того, чего ожидал, во всяком случае.
— …звался тот град Обрывом. То был град языческий, божьего благословения лишенный…
Скрип повторился. Монах снова замолчал, медленно обвел церковь взглядом. Покосился на гроб и побледнел — крышка была сдвинута в сторону пальца на три.
— Что за наваждение? Тьфу, тьфу, сгинь, Лукавый! — торопливо проговорил он, совершая знамение. — Привидится ж такое!
Он снова достал бутыль и хорошенько хлебнул. Охотник достал кол и молот, аккуратно отодвинул мешок и бесшумно спустился по ступеням. Стал за колонной, в тени, в нескольких шагах от гроба. То ли подействовал настой, то ли еще что, но спать уже не хотелось. Монах поправил наклонившуюся свечу и продолжал.
— …благословения лишенный, ибо Врагу рода людского поклонявшийся. И встретил люд пророка смехом нечестивым и словами богохульными. Но не введен был пророк во искушение, а таково глаголил он…
Крышка гроба резко сдвинулась вбок и упала на пол. Покойник медленно поднял на монаха невидящие глаза, бледные губы его шевельнулись. Монах громко вздохнул и грохнулся на пол. Охотник выскочил из-за колонны. Три шага. Как один. Упырь (теперь в этом уже сомнений не было) попытался что-то сказать, но кол уже был приставлен к его груди и Охотник коротким взмахом опустил на него молот. Кровь брызнула Охотнику в лицо и выступила на губах упыря. Еще один удар, и все кончено. Но для надежности Охотник достал клинок и отделил голову от туловища. Все. Мышцы как-то сразу обмякли, теперь Охотник снова почувствовал усталость. Он сходил за мешком, достал платок и вытер лицо. Затем подошел к монаху. Монах был в глубоком обмороке. Ну что ж, тем лучше. И для него тоже. Охотник сложил оружие в мешок и вышел из церкви. На улице уже щебетали птицы.
Звонарь как всегда пунктуален, подумал послушник, слушая вечерний перезвон колоколов. Талант, от бога талант! Ишь, как переливаются, что твои соловьи. Монастырский двор пустел — настало время вечерней молитвы. Ключник поднялся, окинул взглядом ворота.
— Гляди у меня! — пригрозил он послушнику. — Следи за воротами, буде кто приедет, беги, зови меня. Ежели заснешь, как давеча — не миновать тебе плетей. И поста строгого.
— Все понял, отче. Буду бдить.
Ключник ушел. Послушник некоторое время созерцал закат солнца, затем пощелкал припасенных заранее подсолнуховых семян. Начинали жужжать комары. Тут ему вроде послышался стук копыт. Он прислушался. Действительно, кто-то мчался, и весьма резво. Вот уже копыта загрохотали совсем близко. Наездник остановился, соскочил с лошади, застучал кольцом, что висело на воротах.
— Эй, открывайте, святые отцы!
Послушник отодвинул заслонку, выглянул в окошечко. Перед воротами стоял человек в гербовом кафтане. Рядом с ним переминал ногами мокрый жеребец.
— Кто таков, чего надобно? — буркнул послушник.
— Посыльный от барона Линка. Я только что из замка, у меня письмо к настоятелю! — Покажи письмо.
Гонец достал из-за пазухи конверт и приложил к окошку. Письмо было с печатью, но разобрать герб послушник не смог. Да он и не знал герба барона, как и самого барона. Спросил он просто так, «для порядку».
— Ну, так давай письмо.
— У меня приказ: отдать настоятелю в руки лично!
— Ишь ты! Лично! Ладно, погоди тут, схожу за ключником.
Послушник нашел ключника в подвале — он запирал винный погреб.
— Отче, там гонец баронский прибыл, привез настоятелю письмо. Говорит, что отдать должен самолично.
— Письмо показал?
— Показал, есть у него письмо.
— А печать баронская?
— Ага.
Ключник нахмурился.
— Я тебя вчерась порол?
— Пороли, отче… — пробормотал послушник, смутившись.
— А за что? Сказывай!
— За это… за лживость.
— Так что, опять пороть надобно? Откуда ты знаешь, что печать баронская, ежели ты ее не видел ни разу? А?
— Ну… Мне показалось, что баронская, с гербом вроде…
— Вроде! Вот уж убоище, прости господи! Беги живо к настоятелю в келью и расскажи про гонца.
Послушник скрылся. Ключник пошел открывать ворота.
— Братие! — настоятель выдержал паузу. — Братие! Пробил час, пришло и нам время вступить в борьбу с Врагом. Пробил час для жертвы, пробил час для испытания. Те из вас, кто слаб духом, пусть не покидают стен монастыря, пусть поддержат нас молитвой. Те же, которые готовы к жертве, к сражению, пусть укрепят свой дух и сердце.
Настоятель обвел глазами толпу монахов.
— Пусть теперь слабые духом оставят наши ряды…
Толпа зашевелилась. Несколько монахов торопливо покинули строй. Большинство осталось на месте. Настоятель поднял руку, медленно сотворил знамение.
— Благословляю вас, братие! Святое дело предстоит нам. И чтобы ни случилось, помните: благословение Господне с нами! А теперь в путь.
Двое послушников открыли ворота. Толпа монахов выкатилась за ворота и быстрым маршем двинулась в путь.
Ключник проводил их взглядом.
В ночной мгле неожиданно загорелись желтые огоньки. Усатый дозорный протер покрасневшие глаза и всмотрелся во мрак.
— Эй, Данила, огни видишь? — спросил он напарника, чистившего сапог. Данила отложил недочищенный сапог.
— Вон те, что ли? — указал рукой. — Ну вижу…
— Откуда бы?
— Может, монахи опять процессию затеяли?
— Да, видать, они — больше некому.
— И охота им по ночам шляться? — Данила вновь принялся за сапог.
Усатый зевнул, поплотнее закутался в плащ. — Ну и ветер же тут!
На башне действительно было холодно. Данила дочистил сапог, обул.
