— Минутку, — засуетился слегка ошарашенный Стайн. — Позвольте мне сперва ввести вас в ситуацию.
— Меня уже который день вводят в ситуацию. Я хочу знать, для чего я здесь понадобился!
— Одну секундочку, прошу вас!.. Вы знаете: человек был агрессивным животным, с тех пор как вынырнул из туманной древности. Сравнительно слабый физически, он мог положиться лишь на свои мозги и на свою хитрость, чтобы одерживать победу над хищниками. Выжили только те, у кого хватило ума, чтобы перехитрить саблезубого тигра, пещерного медведя и множество других зверей, физически более сильных и опасных, чем человек.
— К чему эта лекция? — проворчал Когсуэлл.
— Одну секунду, прошу вас. А когда его собратья по животному миру были покорены, человеку все еще предстояло сражаться с природой. Он по–прежнему должен был заботиться о пропитании, одежде, жилище. Ему требовалось преодолеть зависимость от времен года. От холода и ночной тьмы, от наводнения и бури, от чумы и холеры. Он утаптывал тропу прогресса шаг за шагом. И это не всегда было легко, Трейси.
— Это не было легко никогда, — нетерпеливо перебил Трейси Когсуэлл.
— На всем своем пути, — продолжал Стайн, — человек сражался не только как вид, но и как индивид, особь. Каждый человек сражался не только с природой, но и со своим собратом–человеком, так как благ на всех никогда не хватало. А уж когда появились священники, воинство и наконец аристократия, история человечества превратилась в сражение за обладание вожделенной вершиной. А там хватало места лишь для ничтожной части общества.
Тут академик покачал головой.
— Да, выживали наиболее приспособленные, — сказал он. — Сплошь и рядом это значило: самые жестокие, самые коварные, самые бессовестные. Но это и помогало укреплению рода. Когда правящий класс переставал быть самым агрессивным и смышленым элементом народа, он очень недолго оставался правящим классом.
Уолтер Стайн умолк в нерешительности.
— Короче, Трейси, на протяжении всей своей истории человек вынужден был сражаться против чего–то или за что–то. — Он скривил губы в гримасе, которая, видимо, по его мнению, окрашивала высказывание в юмористический тон.
— Но ведь это все известно, — сказал Когсуэлл. Его раздражение частично остыло, но он не мог понять, куда клонит академик.
— Я полагаю, — как–то неуверенно продолжал Стайн, — первые признаки появились в ваше время. Я читал ваших социологов и педагогов, они подметили эту тенденцию еще в середине двадцатого века.
— Какую тенденцию? — нахмурился Когсуэлл.
— Тенденцию, наблюдавшуюся среди вашей молодежи. Причем в наиболее развитых странах. Молодежь перестала заниматься точными техническими дисциплинами в школе — они были слишком трудны, чтобы вызвать интерес. Молодому человеку незачем было пробивать себе дорогу, его будущее было обеспечено. Что важнее всего? Приятное времяпрепровождение. Подыщи себе дельце, чтобы получать те же материальные блага, что и остальные, но без большой затраты сил. Не лезь в интеллектуалы. Не высовывайся. Приноравливайся. Твоя жизнь надежно расписана от колыбельки до могилки. Не трепыхайся. Счастье уже у тебя в кармане.
Впервые за долгое время Когсуэлл услышал негромкий голос Бетти Стайн:
— А в странах, самых развитых с точки зрения социального прогресса, был самый высокий процент самоубийств.
— Именно так, — кивнул Стайн. — Не с чем и не с кем стало бороться, а ведь человек — животное, рожденное для борьбы. Лишите его стимула к работе, борьбе, и он превратится в унылое существо, не верящее в свои. силы.
Когсуэлл начал понимать — и ему стало страшно. Он глядел на них чуть ли не с отчаянием.
— Для чего я вам понадобился? — хрипло произнес он.
Не обращая на него внимания, Стайн гнул свое.
— Благодаря успеху вашего движения, Трейси Когсуэлл, было создано всемирное правительство. Исчезли войны и расовые конфликты. Повсюду изобилие, преступления канули в прошлое. Система правления неузнаваемо изменилась. Нет у нас и тех политиков, с которыми вы привыкли иметь дело.
— Вот вы вчера спросили об освоении космоса, — с горечью сказал Джо Эдмондс. — Верно, у нас есть небольшая база на Луне, но вот уже поколение на ней не ведется никаких новых работ. У нас тьма–тьмущая дилетантов, — он ловко подбросил в воздух свою изящную нефритовую безделушку, — ценителей искусств, гурманов, но мало кто желает стать ученым, строителем, исследователем.
— Для чего я вам понадобился? — повторил Ког–суэлл.
— Нам нужен ваш опыт, — бесстрастно произнес Джо Эдмондс.
Глаза Когсуэлла глядели устало.
— Мой опыт?
— Трейси, — мягко сказала Бетти, — когда мы стали прочесывать историю в поисках того, кто указал бы нам дорогу, мы нашли Трейси Когсуэлла, Неподкупного, Несгибаемого. Человека, всю жизнь посвятившего своей организации.
Трейси Когсуэлл уставился на нее:
— Что вы за люди? Что у вас на уме?
Ему ответил академик Стайн, и Когсуэлл заранее знал, что он скажет.
— Мы — члены нового подполья. Род человеческий, Трейси, на глазах превращается в слизняков. Что–то нужно делать. Сейчас мы имеем все, о чем мечтали утописты на протяжении истории человечества. Демократия в самой завершенной форме. Всеобщее изобилие. Положен конец раздорам между народами, расами и даже между отдельными индивидами. Человечество как вид прямым путем идет к своему концу. Трейси, нам нужен ваш опыт, ваши познания, чтобы вести нас. Вы должны возглавить новое движение.
Джо Эдмондс наклонился вперед и сформулировал тезис на иной лад:
— В конце концов это вы — вы и ваше движение — впутали нас в эту историю. Вот теперь и выпутывайте нас из нее.
В. Гопман. ЛЕС ЗА ДЕРЕВЬЯМИ
В I960 году в Москве увидела свет невзрачная книжонка в бумажной обложке, на которой значилось: «Научно–фантастические рассказы американских писателей». Так состоялось наше первое знакомство с фантастикой США. Мы узнали Азимова, Брэдбери, Саймака, Шекли, еще три–четыре имени. И так уж сложилось по тем временам, что в течение многих лет внимание издателей привлекали почти одни и те же американские писатели, работающие в научно–фантастическом жанре, и с их именами связывалось представление широкого читателя о фантастике США.
Однако шли годы, появлялись переводы новых и новых американских фантастов, и становилось очевидным, что привычные для нас корифеи творили в густозаселенном литературном пространстве, что отнюдь не умаляет их достоинств — оказывается, они вовсе не «лес», а только «деревья», за которыми «лес» начинается.
