Это допущение буквально вывернуло Алю: она еле успела добежать до туалета. В туалете она мечтала о том, чтобы очнуться, тюкнувшись лбом о спинку переднего кресла, страстно мечтала, но нетушки: пришлось претерпеть все-все муки, слезы и горечь, связанные с выворачиванием наизнанку, так что сил едва хватило доплестись до кровати в спаленке, рухнуть — и вот тут только и очнуться в электричке. И мучиться полчаса от фантомного жжения в пищеводе и от помойки во рту. Больше она к шашлыку не притрагивалась. Ни разу.
Еще Аля скандалила с администратором, прятала ноутбуки, пока все катались с горки, и, наоборот, добивалась, чтобы никто кататься не шел, а все немедленно ударились в шашлыки и танцы или, если уж так неймется поиграть, не тратили времени на непонятно какой релиз непонятно чего, а сели бы кружком да ладком и подключились бы к PUBG, Call of Duty или старой доброй «Доте». Настойчивость срабатывала через раз, скандалы не дали ничего. Хотя остальным, не только Алисе, было за Алю жгуче стыдно, а Тинатин почти в каждом случае высказывалась по этому поводу развернуто и повторяясь только на ударных моментах. Никто ни разу не сказал: «Зря мы тебя позвали». Но думали об этом все. Выразительно и четко. А потом неизменно растекались прочь, Аля оставалась одна и, как ни пыталась держаться прямо, моргать пореже и не присаживаться, рано или поздно тюкалась лбом в спинку переднего сиденья.
Чего она не делала, так это не запускала игру. Хватит с нее.
Зря они ее позвали. Очень зря. Гады.
Хотя они-то в чем виноваты, подумала Аля уныло.
А я в чем виновата?
Она сухо всхлипнула и вскинула голову, проверяя, не услышал ли кто. Почему-то Аля готова была выглядеть скандалисткой, капризкой или тупой стервой, но плаксой — ни в коем случае.
Никто не услышал и не увидел. Народ старательно колбасился — как всегда между горкой и шашлыком, если Аля не пыталась все сорвать. На сей раз она не пыталась. Народ плясал, голосил, включал три трека одновременно, устраивая баттл, подпевал, и то и дело убегал проконтролировать дела мангальные, чтобы тут же вернуться с призывом не хомячить колбасу, потому что шашлык будет уже вот-вот.
Аля сидела в углу гостиной на короткой скамье, почти скрытой дверью к лестнице, месте самом малозаметном и труднодоступном для внезапного выпадения осадков в виде Марка, который все равно обрушивался с настырными предложениями потанцевать, поесть, попить или срочно обсудить гложущую ее грусть-печаль. Аля не отвечала, просто чуть мотала головой. Надоел Марк ей до мигрени, а с учетом предыдущих разов невыносимо. Аля боялась, что если попробует ответить, то на третьем слове безнадежная ее тоска хлынет истерикой, в процессе которой она будет трясти Марка за плечи, обзывать его и всех вокруг нехорошими словами и, не исключено, биться головой о стену, пуская пену изо рта. В общем, покажет себя плаксой.
Ни. В. Коем. Случае.
Поэтому она отмахивалась молча, стаканы с вином и соком принимала и тут же ставила на пол, бутерброды пристраивала сверху, так что получалась кладбищенская какая-то картинка, какой Аля в жизни и не видела — на татарских кладбищах так не принято.
С другой стороны, какая же это жизнь?
На похороны бабая Алю с Амиром не взяли. Они обрадовались этому и обиделись одновременно. Обрадовались, потому что боялись кладбищ, оркестров, гробов и крестов — а потом папа объяснил, что на татарских похоронах оркестров, гробов и крестов не бывает, так что обида стала еще сильнее, чем та, что была связана с родительской снисходительностью: с бабаем Аля и Амир виделись нечасто, но все равно любили, и он их любил и привозил всякие ништяки, и все равно он родной ведь был, бабай. Папа, наверное, это понял и свозил их на кладбище, когда они в последний раз вместе ездили в Кукмор. Крестов на кладбище не было, только полумесяцы, выбитые на стоящих плитах повыше имен.
Имя бабая было вырезано в граните красивыми буквами, имитирующими арабские, так что не сразу было понятно, что это просто…
Это простое и такое знакомое имя.
Как звали бабая?!
— Аль, ну ты чего? — спросила Алиса, приседая на корточки рядышком, и Аля вздрогнула.
Может, рассказать ей, подумала она, глядя в старательно сочувственные глаза Алисы. С румяным лицом, растрепанными волосами и общей лихостью облика сочувствие сочеталось плоховатенько.
Рассказывала уже раз пять, напомнила себе Аля раздраженно. Думала сплавить Алису, как и Марка, тихой моторикой, но ужас от того, что забыла пусть не главное, но принципиально незабываемое, оказался сильнее. К тому же это ведь не Марк, а Алиса. Лучшая и родная. То есть с ней равнодушно нельзя, но и наотмашь нельзя.
Надо подумавши.
— Да папа что-то смурной последнее время, беспокоюсь, — сказала Аля, подумавши, но явно недодумавши, это она сообразила, едва открыла рот, но теперь заднюю-то не дашь.
Была надежда, что Алиса подгонит разговор, упомянув папу, и, может, по имени-отчеству. Не получилось. Алиса сочувствовала в режиме старательного ожидания. Аля отчаянно продолжила врать:
— Видимо, на работе что-то. Он особо не говорит, просто обмолвился, что начали вдруг по имени-отчеству звать. А он этого не любит.
— Почему? — удивилась Алиса.
— Ты не помнишь, что ли, какое у него отчество? — спросила Аля с максимально доступной ей небрежной снисходительностью.
Алиса застыла. Аля уставилась на нее, стараясь не выдавать отчаяния. Тут Марк гаркнул из другого угла гостиной, что-то грохнуло об пол, кто-то захохотал, Тинатин принялась ругаться, а Аля вздрогнула, моргнув заслезившимися глазами. Поэтому она не была уверена, показалось ей в полумраке, или лицо Алисы вправду чуть поменялось, грубея и набухая, как видео при слабом сигнале.
Так, подумала Аля. Только этого и не хватало. То есть это тоже игра? И Алиса ее часть? И все вот это тоже? А если так, что Алиса подскажет-то? И что мне теперь…
— Садриевич, — сказала Алиса возмущенно. — Ты чё? Помню, конечно.
А имя как, чуть не спросила Аля и тут же сама вспомнила с облегчением: Рашид. Рашид же Садриевич же. И облегченно засмеялась, глядя на Алису, которая, невольно улыбаясь, пыталась уточнить:
— Так что там с отчеством, объясни!
— А, напридумывала просто, сейчас поняла, что глупости, забудь, — сказала Аля, любуясь Алисой.
Говорят же «живое лицо». У Алисы оно было живым в кубе и на стероидах. Вроде обычное, легко краснеющее — щеки, прямо скажем, толстоваты, хотя без них была бы уже не Алиса, — но очень живое, как и вся Алиса.
Лезет чепуха в голову, подумала Аля, понемногу успокаиваясь и на всякий случай перебирая имена всех родственников, которых могла навскидку вспомнить. Больше дырок в сознании вроде не было.
— Девчонки, ну что вы там встряли? Шашлык готов! — заорал Марк, стремительно выпадая в осадок к ногам Али уже по третьему разу. — Стынет, черствеет, всё вот это, айда скорей!
И Марк тоже настоящий, живой и душный. Игровой персонаж так не бесит.
Разве что очень проработанный персонаж в очень грамотно построенной игре.
А эта игра очень грамотная и старательно сделанная — Аля убедилась.
То есть, может, все это — тоже часть игры?
И, может, все это время я из нее ни разу не выходила, а так и слоняюсь по кругу на автосейве, меняются только уровни прохождения?
Хоть какое-то объяснение.
Если считать его рабочим, то что получается?
Получается, игра идет все это время.
Выход из нее и будет выходом из петли. Не факт, но очень возможно.
И, значит, ключи, улики и указания на суть преступления и его организаторов надо искать прямо сейчас. Прямо здесь.
— Айда, — сказала Аля, встала со скамьи, попутно помогая подняться Алисе и мешая подняться возликовавшему Марку. — Раз все готово, надо приступать.
И они пошли по месту будущего, прошлого и бесяче настоящего преступления.
Часть четвертая
ВЪЕЗД
1. Учимся высвобождать пространство
— Бери-бери, пока горячее. Бери, говорю!
