то тоска и слякоть…
- Меланхолию навевают… зато стихи хорошо пишутся.
- У тебя?
- Да так… по отзывам.
- А ты? Пробовал?
- Меня учили, - Бекшеев признался. – Любой хорошо воспитанный молодой человек должен быть способен составить небольшое стихотворное поздравление. Или пожелание.
- Зачем?
- Обычно их записывают в альбомы девушкам. А альбомы хранят.
- И в старости перечитывают, - понимающе кивнула Зима.
- Отчего в старости? Можно просто… да и, сколь знаю, это уже не в моде.
- Значит, ты писал стихи.
- Пытался. Но оказалось, что к стихам у меня способностей еще меньше, чем к музыцированию. Причем странно так. Я способен составить слова, чтобы была рифма. Выдержать ритм. А получается ерунда полная. Главное, я чувствую, что ерунда, а почему – не объяснить. Это как… вот… погоди.
Бекшеев попытался вспомнить хоть что-то.
- Ты пунцовая, как роза. Раскраснелась от мороза. Я любуюсь здесь тобой…
- Забери меня домой? – предположила Зима. И не выдержав, рассмеялась. – Кого это ты так?
- Да… одну старую знакомую семьи… когда-то наши родители надеялись, что мы поженимся, но не вышло. Она на меня еще обиделась. И про домой не было! Там что-то другое… А. Я принес тебе гобой.
- Зачем?
- Что «зачем»?
- Гобой принес? Это… вообще что?
- Музыкальный инструмент такой. Но ведь рифмуется же идеально! Различие только в одной букве! А в первой строфе – в двух!
- Не обижайся, Бекшеев, но поэзия – это не твое.
- Не обижаюсь. Обычно мне говорили, что мне следует большее внимание уделить образному ряду… но твой вариант честнее. Да и давно уже не писал ничего, кроме отчетов.
Стоило сказать, и момент сломался. Нет, все вроде осталось то же, солнце, лавка и голуби вон, что суетились, норовя подобраться поближе. Некоторые обнаглели настолько, что топтались уже по ногам Бекшеева.
- Надо идти? – Зима сыпанула семечек в сторону, и вся голубиная стая поспешила к новому месту.
- Надо… документацию передавать. Вопросы еще будут. И к тебе, и ко мне… дальше не наша забота, но пока все сдадим.
Он поднялся и предложил руку.
- Не передумала?
- О чем?
- Переезжать?
- Не дождешься, - семечки полетели на голубиные спины. – Да и за тобой присмотрю… как-то оно спокойнее. Надо же найти ту падлу, которая Туржину на тебя заказ сделала.
У жандармерии было людно и суетно. И в этой суете выделялись двое. Женщина в старомодном костюме с юбкой ниже колен. И Тихоня.
- Хотите, я на вас вообще женюсь?!
- У меня дети!
- И отлично! У меня нет, а тут сразу вон, готовые…
- Да вы издеваетесь?!
- Чего это с ним? – поинтересовался Бекшеев.
- Погоди… сама не знаю, - Зима потянула за руку. – Не маячь, а то испортишь.
- Что?
- Разговор…
- Почему издеваюсь? Я наперед думаю. На эту… перспективу. Вот нас отправят, а вы останетесь… и чего? Вам в кладовщицы возвращаться, а мне, значит, в секретари?! – и столько тоски было в голосе Тихони, что Бекшеев с трудом сдержал улыбку. – Вы вон, с бумажками ловко так… раз и два, и почерк хороший. И на машинке умеете… я вам, если хотите, новую машинку куплю! Самую раскрасивую! Какую скажете…
- Послушайте, - она выдохнула. – Мне только сегодня сказали, что муж мой… что он умер. Понимаете?
- Сочувствую.
Вот над выражением сочувствия ему бы еще поработать. Как-то оно не слишком искренне получилось.
- Сказали, что… не выдержало сердце. И… его нашли. Его хотя бы нашли… - она запрокинула голову, сделав вдох. – И теперь мне надо его хоронить… когда тело отдадут. А когда это будет – никто сказать не может. И за что его хоронить, я тоже не знаю. А потом… потом надо как-то жить. Я ведь надеялась, что он вернется… и в кладовщицы меня уже не возьмут. Склады опечатаны. Там нашли что-то…
- Контрабанду, небось, - прокомментировала Зима. – Василька, как очухался, скоренько по линии жандармерии прижали. Теперь не выпустят…
- И у меня нет работы. И не будет уже, потому что слух пошел, что это я виновата! Я в жандармерии работала, и склады закрыли! А вы тоже уезжаете. А я не могу! У меня дети! Четверо!
- У моего отца двенадцать было. Я, да сестры, да приемные… велика проблема, дети.
- Для вас, может, и не велика!
Она не кричала, удивительным образом умудряясь сохранить спокойствие.
- Как нам жить дальше?!
- Обыкновенно. Я останусь. Помогу с телом там, с похоронами… после соберетесь и поедем.
- Куда?
- В Петербург. Документы оформим. Вам пенсия положена вроде как… точнее детям, но может, и вам. Я в документах не больно.
- Детям. Мне была бы положена, если бы муж на службе состоял.
- Вот, сами все и знаете…
- Думаете, её так просто выправить?
- Думаю, смотря кто править пойдет. Мне обычно не отказывают… а еще компенсацию обещали пострадавшим.
Только когда она будет, и сомнений во взгляде женщины не убавилось.
- В Петербурге вы к нам на работу пойдете. Там есть уже секретарь, но одной ей тяжко.
- И тут он прав. Работы прибавляется. Отчеты. Аналитические справки… - Бекшеев подавил вздох. – И отдел будут расширять, как сказал Одинцов. А значит, бумаг прибавится.
- …получите зарплату.
- У меня жилья нет.
- Снимем. Найдем. Да… решим все.
- А дети?
- Что дети? В сад устроим… в школу… да куда надо, туда и устроим. Ходите в кадетский корпус или суворовское училище… что? У меня там старый знакомец в директорах ходит, так что возьмет, если чего… и приглядит. Да что вы, не понимаю, упрямитесь!
- Я… просто…
- Действительно, - Бекшеев понял, что еще немного и женщина сбежит. Не потому, что не хочет в Петербург, нет. Она сбежит от Тихони с его напористостью.
И собственных надежд.
- Вот! – Тихоня обрадовался. – Скажи ей, шеф…
- Скажу. План и вправду неплох. А трудоустройством можно и сейчас заняться. Тихоня, отнесешь документы Одинцовскому адьютанту, пусть сделает. Ставки у нас есть. Служебное жилье тоже полагается.
Тут Бекшеев точно не знал, но… не такая и проблема.
- И прочие льготы. Пенсия будет. Зарплата.
- Почему? – она стиснула руки.
- Вы не
