добрые солдаты.
И они еще благодарны будут, что так отделались, могли и из корпорации выгнать. А могло еще хуже случиться. Порой дело такое кончается скрещенными оглоблями обозной телеги, которые задраны вверх, да петлей из грубой веревки, что с них свисает.
Кавалер повернул коня, направив его в город, ротмистр ехал рядом, Максимилиан и Ёган за ними.
Они мало говорили, так и доехали до трактира, а когда кавалер поворачивал к воротам, Брюнхвальд вдруг попрощался.
– Вы куда? – удивился кавалер.
– Завтра с утра буду, – не стал отвечать ротмистр.
– Хорошо. – Волков смотрел ему вслед и думал: «Старый солдафон никак опять к вдове поехал, видать, понравилась она ему».
А в трактире его ждал брат Ипполит, который пошел с Волковым в его комнату и стоял, глядя, как Максимилиан снимает с рыцаря доспехи.
– Максимилиан, – обратился кавалер.
– Да господин, – отвечал юноша, отстегивая наплечник.
– Ты видел сегодня братский суд впервые?
– Да, господин.
– Что думаешь?
– Солдаты вели себя достойно, – отвечал оруженосец. – Я не слышал ни звука.
Это оказались как раз те слова, что Волков хотел услышать от молодого человека, больше говорить с ним он не собирался. А вот юноше было что сказать ему, вернее, о чем просить, и он начал:
– Кавалер.
– Да.
– Говорят, что вы искусный воин и что и мечом, и арбалетом, и копьем владеете в совершенстве.
– И кто же это говорит?
– Все. Ваш слуга Ёган, Фриц Ламме.
– Они-то откуда знают, они со мной на войне не были.
– Ёган видел, как вы дрались на поединке ночью в одном замке и как ранили хорошего воина. И как били стражников одного барона какого-то. И зарубили топором упыря. И дрались на арбалетах с самым лучшим рыцарем герцога Ребенрее и убили его после того, как он вас ранил. Это все видели. – Голос юноши звучал восторженно.
– Глупости все это, я бился только потому, что другого выхода не было у меня.
– Ёган говорит, что после того, как вы ночью на дуэли победили, знатная и очень красивая дама вас в свои покои пустила, – восхищался Максимилиан Брюнхвальд.
– Болтает дурень, а ты слушаешь. – Как ни странно, все эти рассказы и восхищения не вызывали в кавалере гордости. Только легкую досаду. Он и сам не мог понять почему.
– Все равно я хочу просить вас, – не сдавался Максимилиан.
– О чем?
– Я хочу просить вас о нескольких уроках.
– Я тебе уже говорил, что воевать больше не желаю и тебе не советую выбирать воинское ремесло. Твой отец полжизни воюет, а серебра не нажил. И все, что было, потерял, а он добрый воин. И я хоть и скопил немного, да вот ран, что меня изводят, намного больше, чем того серебра. А многие так и вовсе не дожили до лет моих.
– Я помню, господин, – говорил оруженосец, снимая с больной ноги поножи, – но вдруг мне понадобится меч в делах чести.
– Ладно, но сначала попрактикуйся в стрельбе из арбалета и аркебузы, да и можно поработать с солдатским тесаком, у твоего отца есть пара солдат, что неплохи в этом деле. Да и копье с алебардой лишними не окажутся. Умение воинское не лишнее, даже если и ремесло мирное будет. Поучу.
– Спасибо, господин, – радовался Максимилиан.
– Ну а тебе чего? – кавалер наконец обратил внимание на монаха.
– Господин барон, коего я лечу, все время о вас спрашивает.
– Зачем? – насторожился Волков.
– Не говорит, только все о вас знать желает.
– И что ты сказал уже? Как и Ёган, болтаешь, сочиняешь байки обо мне?
– Нет, только правду говорил, что упырей вы извели в Рютте. Что чернокнижника поймали в Фёренбурге.
– Так почему он спрашивает? – не мог понять кавалер.
– Не знаю, иной раз читаю ему книги, чтобы он не скучал, а он меня прервет да про вас и спросит. Каков вы, да как вы упырей искали.
– Ясно, так чего ты хочешь? – спросил Волков, вставая и разминая тело после доспеха.
– Барон спрашивает о вас, а я иной раз и сказать не могу, не знаю, дозволите ли вы говорить о вас это.
– Говори все, что правда. И без бахвальства. Только выясни, зачем он спрашивает.
– Да, господин.
– Идите, – он завалился на кровать. – Максимилиан, узнай, когда ужин. А ты, монах, сходи к солдатам, там двое прихворали.
Молодые люди кланялись и ушли, а он лежал на перинах и опять немного завидовал ротмистру. Он и сам был не прочь пообщаться с красивой вдовой после ужина.
Он когда-то особо и не разбирался в пище. Еда есть еда, главное, чтобы брюхо было сыто. Солдатская заповедь. Но это было до того, как Волков попал в гвардию. Там он стал привыкать к белому хлебу, яйцам, молоку и меду на завтрак. Привык настолько, что бобы с луком и хлеб, пусть даже на оливковом масле, вызывали у него раздражение. Настроение после такого завтрака устанавливалось плохое. А тут еще бургомистр пришел. Господин Гюнтериг вроде как и говорил заискивающе, и вид у него был просящий, но на самом деле он упрямо гнул свое:
– Наш город – верный слуга императора. Понимаете?
– Все мы верные слуги императора, – соглашался с ним кавалер.
– У нас есть грамота от императора, где он записал наши привилегии в торговле сеном и овсом. Когда еретики были у стен Ланна, мы поставляли императору фураж бесплатно.
– Сие похвально.
– Скорбью стало бы для нашего города, что женам нашим уготован позор. Мы не хуже других городов.
– Так для любого города такое скорбь, а от меня вы что хотите? – спрашивал Волков, надеясь, что отец Иона выйдет из нужника и этот разговор можно будет закончить.
– Общество хочет знать, что ожидает жен и юного писаря?
– Так спросите у святых отцов, я только страж. Откуда мне знать.
– Но вы же вели следствие!
– Помогал, только помогал. Тем более что приговоры выносят отцы, а не я. Так что спрашивайте у членов Святого трибунала. Отцы-комиссары дело уже прочли, наверное, и решение уже приняли.
– Уж больно отцы-комиссары суровы, к ним и подойти боязно, – бургомистр не собирался от него отставать, – может, вы мне скажете.
– Неправда ваша, прелат-комиссар отец Иона добрейшей души человек.
– И все-таки, я бы от вас хотел услышать, мы как-никак миряне, нам легче договориться…
Гюнтериг начинал уже раздражать кавалера. Волков понимал, куда тот клонит, да еще и отец Иона сегодня засиделся. И он спросил напрямую:
– Да что ж вам сказать-то? Чего же вы хотите от меня? Говорите, чего ходите вокруг да около.
– Надобно освободить от суровой кары жен наших, –
