— Скажите, а что это за башня? — Добрыня отважился взять огонь на себя.
— Где? — в окошке показался глаз и мутно посмотрел на Добрыню.
— Вот эта.
— Это? Водокачка.
— Такая красивая… А сколько ей лет?
Добрыня с Буриком не ожидали ответа. Однако из-за ворот донеслось:
— 1905 года постройки. Архитектор Бенецкий.
— Вот это да… — сказал Добрыня. Причем непонятно по какому поводу — то ли его поразила информация о водокачке, то ли сам факт того, что эту информацию предоставили именно здесь и сейчас.
Бурик тоже осмелел.
— А можно посмотреть? — И тут же добавил смущенно: — Нам для школьного краеведческого музея…
Но не тут-то было.
— Нечего здесь смотреть. Стратегический объект!
В то, что здесь нечего смотреть, было трудно поверить.
— Ну, пожа-алуйста…
— Что, мальцы, с русским языком плохо?
— А ведь образованный человек, — с горечью покачал головой Бурик. — Пошли, Слав.
— Иди-иди, больно умный! Сейчас собак спущу — они вам покажут народное образование.
Почуяв возможную «добычу», шавки из подворотни продолжили нестройный хоровой концерт на тему «Ату!» из популярного цикла «Догнать и загрызть». Ребятам ничего не оставалось как вернуться на заброшенный путь и продолжить путешествие.
Подул легкий ветерок, неизвестно откуда взявшийся в этот душный безветренный день. «Ласковый, — подумал про себя Бурик. — Как он кстати!» После неудачи с водокачкой в душе уже завозились те самые кошки, которые еще не скребут, но уже готовятся выпустить коготки — первый сигнал того, что блаженное настроение начало безнадежно портиться.
Бурик покосился на Добрыню. Тот шел как ни в чем не бывало, насвистывая бессмертную «Yellow Submarine». Вдруг Бурика посетила мысль — простая, как убегающий вперед заброшенный путь, и в тоже время значительная, как столетняя водокачка, построенная безвестным архитектором Бенецким в виде средневековой башни, — мысль негромкая и нежная: «А ведь со мной рядом Друг…» Почему-то она вызвала в душе Бурика прилив неведомой прежде радости, словно сулящей: «Все еще впереди!», — и отгоняющей прочь грусть, не успевшую овладеть душой.
Рядом, на соседних путях, стояли старые вагоны. Товарные, пассажирские, рефрижераторы… Чуть поодаль ржавел вагон неясного назначения.
— Смотри, какой интересный, — сказал Бурик. — Как будто сразу и товарный, и пассажирский.
— Наверное, грузовой, — ответил Добрыня. — Я таких не встречал. Ого, сзади открыто!
Щурясь от солнца, ребята стали вглядываться в полутьму вагона через отсутствующую заднюю стенку. Сквозь зеленоватый полумрак на мальчишек смотрели… танковые гусеницы.
— Бурик, смотри, здесь танк!
Бурик с сомнением хмыкнул.
— Ты чего! У танка башня и пушка. А это, наверное, БМП.
— Что за БМП?
— Боевая машина пехоты, — авторитетно пояснил Бурик.
Добрыня развел руками — сдаюсь, мол, — и молча полез в вагон. Бурик подумал и, сопя, двинулся следом.
— Давай помогу, — Добрыня протянул руку.
Бурик ухватился за протянутую ладонь и… чуть не рухнул вниз. С запястья добрыниной руки на него глядели две маленьких родинки. Бурик смотрел не мигая. Слабость, такая же, как во время болезни, навалилась на него, но тотчас прошла. И с отчетливой резкостью ему припомнился виденный тогда кошмарный сон.
— Ты чего? — Добрыня насторожился.
— Я? — Бурик поднял глаза. — Нет, ничего… Голова закружилась. Извини, редко, но бывает.
— Да ладно…
Бурик крепче вцепился в руку и влез внутрь вагона, стараясь отогнать от себя воспоминание о ночном кошмаре.
— Интересно, откуда он здесь?
— Понятия не имею… Наверное, куда-то везли, а потом бросили за ненадобностью.
— Странно… — Бурик внимательно осматривал находку.
«Танк» действительно оказался потертой военной машиной без башни и пушки. Верхний люк был приоткрыт. Через секунду Добрыня уже был наверху и тянул крышку.
— Полезли?
— Ты что, не надо!
— Боишься?
Добрыня спросил необидно. Скорее участливо: мол, если боишься, конечно, не полезем. Но его вопрос словно подхлестнул Бурика, и он сам не заметил, как взлетел на крышу «танка».
Внутри царил полумрак. Узкое пространство кабины было пропитано запахом застарелой солярки и еще чего-то горюче-смазочного. Расположившись вдвоем на откидном сиденье, друзья принялись тянуть рычаги управления, дергать всевозможные ручки и крутить переключатели. В недрах военного агрегата что-то вздыхало, скрипело и ухало. Наигравшись, Добрыня откинулся на спинку сиденья и сказал:
— Ну, рассказывай.
— Что?
— Про мертвецов.
— Самое место… — Бурик насупился.
Добрыня молчал.
— Мне запомнилась одна история, — нехотя начал Бурик. — Ее Максим перед самым отъездом из лагеря рассказал. Враки, конечно, но все равно интересно. Это было в одном городе недалеко от Москвы. Один парень, ему лет восемнадцать было, шел как-то через кладбище.
— Ночью?
— Нет, днем. Ну, и увидел памятник новый. То есть, раньше там могилы не было, а потом кого-то похоронили. А на памятнике фотография девушки. Очень красивой. Он посмотрел на нее и влюбился.
Бурик взглянул на Добрыню — мол, продолжать дальше или неинтересно? Тот повозился на сиденье, покрутил какую-то ручку на приборном щитке и кивнул — продолжай.
— В общем, на следующий день он опять пришел на кладбище и отодрал фотографию от памятника. И дома над кроватью повесил.
— Вот делать нечего! — не удержался Добрыня.
— Ага… Ну, я же говорю, втрескался он в нее. Потом узнал, что эту девушку убили. Так вот, прошло несколько дней, заходит он как-то в бар. И вдруг видит: за столом сидит девушка, с лицом один к одному, как на фотографии. Он прямо на месте застыл. Ну, потом подсел к ней, познакомились. Заказал вина. А когда вино принесли, официант то ли споткнулся, то ли поскользнулся… короче, пролил немного вина ей на платье. Она расстроилась, чуть не заплакала, встала и хотела уйти. Он сказал, что проводит ее. Она отказывалась, потом побежала. Он за ней. Так добежали до кладбища. Вдруг она резко остановилась, поворачивается к нему, смотрит строго так и говорит: «А фотографию ты мне верни!..»
— А фотографию ты мне верни! — раздался вдруг голос снаружи.
Бурик замер на полуслове.
— Погоди, Джиппо, что ты такой нетерпеливый! Дай-ка я еще раз посмотрю.
Разговаривали двое мужчин, видимо, стоявших неподалеку. Гулкое нутро вагона многократно усиливало звук, доносящийся снаружи, и обмершим от ужаса мальчишкам было отчетливо слышно каждое слово. Тот, кого называли Джиппо, говорил тихо, а его товарищ наоборот, чуть не кричал. И голос у второго был визгливый и неприятный.
