Услышав скрип двери, ведущей в ванную комнату, Савельев положил нож, которым резал помидор, и повернулся к подошедшей Ирине. От нее исходил слабый запах жасмина. Она была босиком, в шелковом купальном халате, туго затянутом на талии. Он притянул ее к себе, обнял и крепко поцеловал. Потом медленно провел руками вниз по впадине позвоночника на ее спине, ощущая упругий контур тела под тонким шелком халата. Под халатом на ней ничего не было. Савельев почувствовал, как его теплые руки становятся все горячее, как бы воспринимая ее жар сквозь тонкую ткань халата. На мгновение она прижалась к нему, словно в отчаянии. Она вцепилась в него, впилась пальцами в его плечи. Затем этот момент прошел, она расслабилась, и ее руки стали гладить и ласкать его спину и плечи. Ее рот приоткрылся, дыхание участилось, поцелуи стали более страстными. Его рука, как будто действуя независимо от него, коснулась ее груди, и он нащупал ладонью набухший горячий сосок.
Ни одну женщину он не желал с такой страстью, как желал Ирину, и судя по тому, как напряглось все ее тело, как извивалась она в его объятиях, ее охватила тоже нешуточная страсть. Он нашел губами ее грудь, нежно поцеловал один сосок, потом другой, халат распахнулся…
Он понял: сегодня она будет принадлежать ему — это неизбежно. Савельев подхватил ее на руки и унес из кухни к длинному глубокому дивану, который стоял в гостиной.
Она осыпала поцелуями его лицо, уголки рта, коснулась губами уха. Его руки скользили по ее телу, и он приходил в восторг от совершенства ее форм. Каждая милая выпуклость и впадинка, каждый манящий уголок, пышная грудь, плоский живот, зрелые ягодицы, гладкие округлые бедра и икры — все в ней до миллиметра отвечало его идеалу женственности. Он признался, что любит ее, и Ирина сказала, что любит, и она знала, что так оно и есть, что это правда, а не притворство. Она не помнила, когда родилось это чувство. Если бы она напрягла свою память, то, возможно, восстановила бы то мгновение, когда уважение, восхищение и привязанность переросли во что-то большее и властное. Ведь она знала его немногим более месяца, и не так уж трудно определить момент появления на свет любви в таком коротком отрезке времени. Разумеется, сейчас она была не в состоянии трезво судить об этом. Чувство захватило ее целиком, хотя это не было для нее характерно.
Несмотря на взаимное объяснение в любви, не только любовь заставила ее отбросить всякую осторожность: было еще и естественное здоровое влечение. Никогда она не хотела мужчину так, как хотела Савельева. Внезапно она поняла, что должна ощутить его внутри себя, что она не сможет дышать, пока он не овладеет ею.
У него было стройное тело, крепкие, резко очерченные мускулы, скульптурные плечи, твердые, как камень, бицепсы, гладкая широкая грудь, — все возбуждало в ней такое желание, которого она до сих пор не знала.
Ее нервы стали более чувствительными — каждый поцелуй и касание, каждое его движение в ней приносило потрясающее наслаждение, граничащее с болью. Удивительное наслаждение, которое переполняло ее, вытеснило и подавило все остальное, заставило ее прижаться к нему безотчетно. Едва успев изумиться, она обняла его, не в силах противостоять охватившему ее первобытному зову плоти.
Никогда в жизни она так не теряла голову во время близости. Она забыла, где была и даже кем была, она превратилась в безумно совокупляющееся животное, сосредоточившись только на наслаждении, отбросив все остальное.
Перед тем, как рухнуть без сил, Савельев три раза доходил до пика наслаждения, она — больше, но дело было не в этом, а в том, что ни один из них не испытывал ничего подобного в прошлом.
Какое-то время они лежали молча, потом Савельев сказал:
— Давай сегодня ночью я останусь здесь. Не пойду в гостиницу. Хочу спать и проснуться с тобой рядом. А потом принесу из магазина хлеб, молоко и яйца. В первый раз мы проснемся с тобой вместе. По-моему, мы с тобой слишком мало бываем вдвоем.
Ирина потянулась.
— Я все время думала, что жизнь ужасно длинная и поэтому не стоит быть все время вместе. Соскучишься.
Савельев невольно рассмеялся.
— В этом что-то есть, — сказал он. — Правда, мне еще не приходилось испытывать такое на практике. Моя прежняя жизнь могла оказаться слишком короткой. Вот в чем была опасность. Да и сейчас эта опасность существует.
Ирина озадаченно посмотрела на него.
— О какой опасности ты говоришь?
— Это скорее предчувствие опасности, какое-то смутное ощущение.
— Ты меня пугаешь. О чем ты думаешь?
— Я думаю, что ты очень красивая и никогда не бываешь одинокой.
— Я не люблю одиночества, — призналась она. — Когда рядом кто-то есть, тебе ничего больше не нужно. А когда нет, наступает одиночество. Кто же в силах его выносить? Ты можешь?
— Могу.
Ирина рассмеялась.
— Мужчины, возможно, умеют жить в одиночестве, женщины нет.
— Ты не можешь быть одна?
— Мне плохо, когда я одна. Я как плющ. Стоит мне остаться одной, и я начинаю стелиться по полу и вянуть.
— Тебе вянуть и грустить не стоит. Ты не одинока. Скоро твоя грусть уйдет на дно, а жизненный тонус поднимется вверх, словно вода в сосуде, куда бросили камень.
Она озадаченно посмотрела на него.
— Ты серьезно так думаешь?
— Уверен.
Она лениво свернулась клубочком на одеяле, мурлыча, словно большая кошка.
— По-моему, нам надо кое-что отпраздновать.
— Что именно?
— То, что нам так хорошо вместе.
— Ты права.
Ирина прижалась к нему.
— Не покидай меня! Я не могу быть одна. Я не героиня. У меня не героический характер.
— Я встречал много женщин с героическим характером. Геройство заменяет многим дамам женскую привлекательность. А часто даже секс. От них тошнит. С тобой все по-иному. Тебя хорошо любить и так же хорошо быть с тобой потом. Вот как сейчас. Со многими женщинами это невозможно, да и не хочется. А с тобой неизвестно, что лучше; когда тебя любишь, кажется, что это вершина всего, а потом, когда отдыхаешь с тобой в постели, кажется, что полюбил тебя еще больше.
Наступила краткая пауза. Потом она сказала:
— Я хочу быть с тобою всегда, любимый, всегда. Я хочу провести жизнь с тобой, Володя.
Она наклонилась и легко поцеловала его. Он осторожно погладил ее по щеке.
— Люблю тебя, — тихо произнес он.
— Господи, и я тебя люблю.
— Если мы выберемся из этой истории живыми, выйдешь за меня замуж?
— Да. — Внезапно ее охватила дрожь. — Но, черт возьми, зачем ты сказал «если»?
— Забудь, что я это сказал.
Но она не могла забыть. Ее вдруг охватило предчувствие смерти, потрясшее ее и заставившее ощутить эфемерность жизни. Ведь что такое жизнь наша?
