Именно благодаря ей я и попал в кино.
– Она ведь снимала пропагандистские фильмы для Гитлера.
– Так все тогда говорили и до сих пор думают. Однако Рифеншталь не была нацисткой и никогда не состояла в партии. Ее интересовало только кино, и она нашла способ работать в условиях режима.
Джастин промолчал. Энгель бросил взгляд вглубь зала.
– Вы хотите поговорить о Рифеншталь или о Жанетт Маршан? – спросил он.
– Меня интересует кино. И Жанетт, и Рифеншталь были с ним связаны. Существовала ли между ними еще какая-нибудь связь?
– Только я. Одна женщина привела меня к другой – правда, какая к кому, я и сам не понимаю. Все сложно.
У Джастина сложилось впечатление, будто они с Энгелем фехтуют. Тот явно занял оборонительную позицию и чего-то недоговаривал.
– Я расскажу, как все было, – помолчав, проговорил Энгель. – Но это долгая история. Вы спешите?
Джастин глянул на часы.
– Меньше чем через час я должен быть на показе недалеко отсюда.
Энгель встал.
– Хорошо. Но сначала особые нужды – подождите немного. – И, опираясь на трость, он нетвердым шагом двинулся к туалету.
Джастин попросил проходившую мимо работницу убрать пустые кружки и вытряхнуть пепельницу, а потом выложил на вытертый стол фотокопию письма, написанного, когда многих из ныне живущих еще не было на свете.
Вернувшись, Энгель отпил из своей кружки и начал рассказ, который обещал привести к истории знакомства с Жанетт Маршан.
Энгель был сиротой. Он родился в 1912-м – в один год с Жанетт Маршан. Его отец, солдат германской армии, участвовал в Первой мировой войне и погиб во Франции в 1916 году, а мать умерла в 1918-м от испанки. Отца Август почти не помнил – тот побывал дома всего один раз, чужак в грязной форме и с перебинтованной головой. А вот мать, Стефани, мальчик помнил очень хорошо.
Других родственников у него не было, поэтому после смерти матери Августа поместили в берлинский детский дом. Из-за огромных потерь Германии в войне детдом был переполнен, и воспитанникам приходилось несладко.
Вскоре после окончания войны, в 1919 году, детский дом посетили представители британской благотворительной организации. Стремясь решить острый социальный кризис, германское правительство позволило семейным парам из других европейских стран усыновлять немецких детей, и Август попал в число избранных. Ему выдали письменные свидетельства об обстоятельствах смерти родителей, однако в семь лет он еще плохо читал и лишь намного позже узнал подробности о своем прошлом.
Тогда он уже жил на севере Англии с новыми родителями – Гарри и Элси Уинсон, чей родной восемнадцатилетний сын Тони погиб в битве на Сомме – той самой, что унесла жизнь отца Августа, хотя это выяснилось не сразу. Уинсоны усыновили Августа и подарили ему безопасный любящий дом. Здесь он взрослел, осваивал английский язык, узнавал свою новую семью, глубину их горя по погибшему сыну и робкую, с каждым днем крепнущую любовь к нему самому. Они жили в грязном промышленном пригороде на севере Манчестера – в тесном домишке, который снимали у владельца фабрики. Наружные стены почернели от копоти, внутри гуляли сквозняки, ванной комнаты не было, а туалет находился на улице. Элси работала ткачихой на фабрике, Гарри – механиком на железной дороге.
– Полагаю, вы тоже выходец с севера Англии? – заметил Энгель. – Слышу знакомый акцент.
– Да, я родился в окрестностях Манчестера, – признался Джастин с легким смущением. О произношении в его семье не заботились, поэтому после переезда в Лондон он много лет боролся с манчестерским акцентом и воображал, что к нынешнему времени полностью от него избавился. – Мы жили на юге, на окраине Чешира, в Филд-Грин.
– А, слышал-слышал. Говорят, воздух там чистый и аэропорт недалеко.
– Да, основная воздушная трасса пролегает прямо над деревней.
– Этот район Манчестера мне был тогда незнаком.
На отложенные карманные деньги Август купил простую ручную фотокамеру и научился хорошо снимать. К двенадцати годам он считал себя в большей степени британцем, чем немцем, и все же внимательно следил за тем, что творилось в Германии после прихода Гитлера к власти. Тогда ему попалась газетная статья о том, что кинорежиссер Лени Рифеншталь собирается снимать фильм об Олимпийских играх 1936 года в Берлине и хочет привлечь к этому грандиозному проекту кинотехников со всего мира. Она приглашает желающих в Германию работать под своим началом и планирует организовать академию для начинающих кинорежиссеров, которые будут стажироваться на съемках фильма.
Хотя Август раньше не слышал о Рифеншталь, он тут же написал по указанному адресу, приложив примеры своих фотографий. Вскоре из Берлина сообщили, что он принят в академию, получит компенсацию проезда и небольшую стипендию. Так Август вернулся в Германию.
– Но вы ведь наверняка понимали, что будете работать на Гитлера, – заметил Джастин.
– Лени Рифеншталь занимала в нацистской иерархии особое положение, – негромко ответил Энгель, наклоняясь поближе. – О таком нелегко рассказывать даже сегодня. Теперь я понимаю, какую репутацию она имела здесь и в США, а тогда ничего не знал. Для меня она была человеком, планирующим снимать большое кино. Рифеншталь приходилось демонстрировать лояльность к нацистам. Они финансировали проект, но в дело не вмешивались. Гитлеру она нравилась. Впрочем, об этом мы с ней не разговаривали.
Августу пришлось устроиться на работу в Имперскую палату кинематографии под началом Йозефа Геббельса.
– В те времена в Германии ничего не делалось без участия нацистской партии, и Рифеншталь убеждала всех, кто с ней работал, воспринимать это как досадную формальность, – объяснил он, пожав плечами.
– Значит, вы работали на Геббельса?
– В те времена все было иначе – я не считал это работой на Геббельса. Меня, как и Рифеншталь, захватило стремление делать большое кино.
За разговором они допили пиво, и Энгель хотел встать, чтобы заказать еще, но Джастин его опередил. Вернувшись, он сказал:
– Олимпийские игры проходили в 1936 году. А когда вы присоединились к Рифеншталь?
– В начале 1935-го.
– После окончания Олимпиады вы уехали?
– Нет, остался.
– На всю войну?
– Нет, до 1939 года. Уехал незадолго до того, как Великобритания объявила Германии войну. Слушайте дальше.
Август осиротел во второй раз, когда умерла сначала Элси, а потом и Гарри. Оба страдали хроническими заболеваниями из-за тяжелых условий труда и загрязнения воздуха. Сам Август тоже болел астмой, сопровождавшей его на протяжении всей жизни. После смерти приемных родителей его ничто не связывало с Англией. Из дома его выселили, политикой он не интересовался – все мысли занимали фотография и кино. Поэтому, когда через месяц после похорон отца пришло приглашение от Рифеншталь, он отправился в Германию не задумываясь.
С самого начала Рифеншталь ставила перед своими молодыми учениками сложные задачи. Они учились на самом современном оборудовании с объективами и пленкой высочайшего немецкого и швейцарского качества. Олимпийские игры задавали жесткие временны́е рамки, и сразу после прибытия Август погрузился в напряженную работу. Благодаря знанию немецкого он имел некоторое
