Борода клинышком, близорукие, близко посаженые глаза. Очки отобрали, равно как и шнурки от ботинок. А вот за что арестовали учителя женской гимназии, он и сам толком не ведал. Пришли перед рассветом – и взяли.
– Конечно, было бы более логично, если бы землетрясение произошло южнее, ближе к Карпатам, но это говорит только о неполноте наших знаний.
Бывший гимназист слушал вполуха, но учитель уже завелся, не говорил – вещал. Тем более слушателям никуда не деться: камера, четыре стены, окошко под потолком, нары да отхожее место.
– По радио сообщили, что разрушения в Варшаве не слишком велики, но есть жертвы. Основной эпицентр восточнее, там разрушения действительно чудовищны.
Городок именовался Радзынь, полностью же Радзынь-Подляски. Тюрьма в нем была всего одна, равно как и женская гимназия. Об этом добровольцу Земоловскому удалось узнать уже в камере, когда надзиратель захлопнул за ним тяжелую, обитую железом дверь. А перед этим везли в крытом грузовике при молчаливом конвое, не слишком далеко, за час управились. Автомобиль остановился прямо в тюремном дворе. Высокие стены с колючей проволокой по верху, красный кирпичный корпус. Он почему-то был уверен, что заключенным полагается душ, но его без особых разговоров записали в толстый гроссбух в канцелярии, провели коридорами на второй этаж.
В большой камере их было только трое: бывший гимназист и бывший улан Антон Земоловский, учитель географии, арестованный, если верить его предположениям, за то, что не сдал радиоприемник, и швед, то ли Стурсон, то ли Сторлсон. Тот, языков не зная, на все вопросы вежливо отвечал: «Извьинитье, нье понимай совсем». Но слушал очень внимательно, не пропуская ни единого слова.
Разговор завел учитель. Ему, географу, закончившему Варшавский университет, очень хотелось высказаться. По его мнению, в случившейся катастрофе ничего невероятного нет, разве что масштаб. К сожалению, наука предсказать подобные катаклизмы пока не в силах.
По его словам, Радзынь не слишком пострадал, разве что в домах вылетели стекла. Куда опаснее было то, что русский гарнизон после первого толчка открыл стрельбу, целя, куда попало. Солдаты почему-то решили, что где-то рядом упала невероятной мощи бомба. Но Варшава подобные измышления опровергла, а московское радио обмолвилось лишь о «сейсмических толчках».
Бывший гимназист не спорил, да и слушал вполуха, только чтобы не обидеть соседа. Лунный пейзаж на месте шоссе убедительнее любых радиопередач. Куда интереснее узнать о положении на фронте – и есть ли вообще этот фронт? – но, по словам географа, в сводке лишь указывалось, что за сутки ничего существенного не произошло. Вероятно, кратеры на месте стратегического шоссе – мелочь, не достойная упоминания.
Его собственное будущее внушало еще меньше оптимизма. Как пояснил «малиновый», оформляя сопроводительную, бывшего гимназиста отправили в тюрьму Радзыня не за Аркадия Гайдара, а за грубое нарушение обычаев войны. Он, штатский и несовершеннолетний, надел форму, не будучи в армейских списках, и принял участие в боевых действиях. Пример Мальчиша-Кибальчиша наглядно свидетельствовал, чем такое может закончиться. «Торопитесь же, буржуины, и погубите этого гордого Мальчиша». А еще – шпионаж, у большевиков плановое хозяйство, поэтому количество арестованных шпионов наверняка намечено заранее. «Заковали Мальчиша в тяжелые цепи. Посадили Мальчиша в каменную башню».
* * *
– Слушаю вас, гражданин Земоловский. Рассказывайте, рассказывайте, не тяните время!
Этот «малиновый» заметно старше предыдущего. «Шпала» в петлицах, годами под сорок, лицо в загаре, морщины на лбу. И по-польски говорит не в пример лучше, почти без акцента.
– Состав преступления ясен, но искренние, чистосердечные показания могут существенно облегчить вашу участь.
Кабинет, решетки на окнах, свет лампы в лицо. Бывший гимназист почему-то был уверен, что вспомнят о нем нескоро. До того ли русским? Как выяснилось, в самый раз. Он только начал привыкать к своему новому миру, к решеткам на окнах и хлорному духу, как отворилась дверь, и конвой увел его на допрос. Надзирателей с ключами на поясе, о которых приходилось читать в книгах, он так и не увидел. Только солдаты, хмурые неразговорчивые парни при карабинах.
– Начинайте, Земоловский!
«Малиновый» положил перед собой чистый лист бумаги и легко пристукнул карандашом по столешнице. И тут внезапно заговорила память. На допросе самая правильная тактика – молчать. Всякий ответ это уже диалог, ниточка, за которую рано или поздно сумеют вытащить все.
– Вам что-то неясно? – «малиновый» взглянул удивленно. – Найденные при вас документы свидетельствуют о том, что вы – лицо гражданское. Но вы принимали участие в военных действиях, о чем говорит ваша военная форма. Значит, вы, Земоловский, кто? Вы террорист! Статья 58, пункты 3 и 4. «Оказание помощи международной буржуазии, которая не признаёт равноправия коммунистической системы, стремясь свергнуть её». То, что жили в буржуазной Польше, смягчающим обстоятельством не является. Согласно разъяснению Генеральной прокуратуры, данные пункты названной статьи могут быть применимы на территориях, занятых Красной армией в ходе военных действий. А если установлен факт терроризма, то неизбежно вменение вам и пункта 6. Террор без шпионажа невозможен. Вы несовершеннолетний, но в СССР высшая мера наказания в отдельных случаях применятся с 12 лет. Осознали, Земоловский?
Булькнула вода в стакане. «Малиновый» глотнул, вытер щеки платком.
– Kolis, suka!
Доброволец Антон Земоловский молчал.
9
На папку, самую обычную, картонную, я поглядел с немалым сомнением. Надо бы спрятать, только вот куда? Под пальто, к кобуре поближе?
– Смотрите, смотрите, – подбодрил Пьер Домье. – Никто и внимания не обратит, здесь все или читают, или пишут. Место такое!
На этот раз мы встретились с ним в «Галлопине», том самом брассери, куда, по мнению швейцара, ходит исключительно элитная публика. Рыжий не подкачал, надев новый, с иголочки, пиджак. Брюки, правда, оставляли желать лучшего, но тенденция обнадеживала. Портфельчик, правда, остался прежним, из начальной школы.
Ничего особенного в хваленом «Галлопине» я не заметил, разве что большие грифельные доски, на которых гарсоны писали счет – и кучу портретов всяких знаменитостей, среди которых почему-то не было ни единого бейсболиста. Зато публика не столько ела и пила, сколько читала – или творила сама. Официанты воспринимали это как должное, ставя блюда на самый краешек стола.
Я предложил рыжему заказывать от души, но тот проявил характер, ограничившись рюмкой коньяка. Я, уже по привычке, взял граппы, отхлебнул, после чего и появилась папка с матерчатыми тесемками.
– Не стоит, – рассудил я. – Мне недавно сообщили, что появились сыщики-невидимки. Подкрадется такой на цыпочках, затаит дыхание.
Не к месту вспомнились губы Мухоловки на моем ухе. Дразнилась она, что ли?
– Могу себе представить, – негромко рассмеялся журналист. – Невидимка пристраивается к кому-то на улице, и его тут же начинают толкать и пихать. Ему придется двигаться противолодочным зигзагом!
Мысль мне понравилась. При свете дня мрачные фантазии Анны Фогель изрядно поблекли.
– Прочитаю, но позже, пока же своими словами, мсье Домье. Представьте, что вы диктуете репортаж.
Он задумался на миг, кивнул.
– Представил. Итак! Заголовок: «Молодость или смерть?» Первый абзац: «Противник эволюции бросает вызов Времени».
* * *
Профессор Жак Бенар приехал в Прекрасную Францию из Сайгона, по крайней мере, так рассказывал он сам. До поры до времени никому не было дела до скромного выходца из Французского Индокитая, поэтому где профессор жил и чем занимался, осталось неизвестным. Как и то щекотливое обстоятельство, что никаким документом о присуждении профессорского звания он не обладал.
Впервые Бенара заметили на одном из приемов, где он оказался в компании греческого миллионера Манолиса Орфанидиса. Никто особо не удивился, грек собирал вокруг себя очень необычных людей, включая хиромантов, гадалок и даже, как говорили, оборотней-воркулаков, своих земляков. Профессор держался скромно, пил только лимонад и не смотрел на дам.
