словно он ехал в соседнюю деревню купить корову. Видно, она нашла кого. Может, это пекарь, а может, еще кто. Гадать не хотелось. Кавалеру было не до ее странного поведения, завтра ему нужно было вести людей в город, съедаемый моровой язвой. И как только он об этом вспоминал, тут же на ум ему приходили слова Агнес.
– Сгинете вы там, – в который раз повторил он вслух слова девочки.
И эти пророчества его совсем не удивляли. Волков допил вторую бутылку, он был уже пьян. Скоро уже подъем. Скоро солдаты его начнут грузить подводы, запрягать лошадей, завтракать плотно перед дорогой. А он еще не ложился. Он встал и направился в свои покои, где в теплой кровати спала красивая молодая женщина. И трактирщик ушел, не понимая до конца, рад он, что можно лечь спать, или расстроен, что больше не сможет продать сегодня такого дорогого вина.
Едва солнце первыми лучами осветило туман, что клубился у ручья, как южные ворота славного города Ланна распахнулись. И из них выехал рыцарь Божий Иероним Фолькоф, за ним двое людей его в лазури и серебре, в цветах его. Один из них, тот, что выше, вез штандарт его, с черным вороном на лазури и серебре, с глазом рубиновым и факелом в лапах, пламенем на восток. А за ними ехал капитан Иоган Пруфф в белом доспехе, а за ним шли люди его, тридцать два человека, а за ними катились четыре подводы, полные припасов и бочек, в подводах сидели два монаха и старый увечный на ногу солдат Игнасио Роха по кличке Скарафаджо. А уже последними шли два юноши добрых, Вильгельм и Хельмут, взятые рыцарем в люди свои, и несли они мушкет, рогатину под него, огненное зелье и пули. Оружие свое, что солдатам положено нести самим, и оба были тем горды.
Двинулся отряд на северо-запад, до реки Эрзе, и по берегу той реки пошел на запад до самого Ференбурга.
– Дрыхнешь, господин-то уже уехал, – трепала Агнес сонную Брунхильду, – вставай, где твой пекарь?
– Да отстань ты, чего ты? Время есть еще, не вслед поедем, завтра отправимся, чего сейчас-то полошиться? – зевала и потягивалась красавица.
Агнес спрыгнула с кровати, полезла под нее и вытянула ларец. Раскрыла его, достала из бархата прекрасный стеклянный шар.
Брунхильда склонилась с кровати поглядеть, что там девчонка вытворяет:
– О-о, да ты опять за свое, помешанная, ты от этого шара издохнешь или ослепнешь.
– Остынь, дура, – огрызнулась Агнес, – не от праздности я гляжу в него, хочу узнать судьбу господина.
Агнес стала раздеваться.
– Оно конечно, – скептически скривилась красавица, падая в подушки.
Нужно было вставать, одеваться, а так не хотелось. Хотелось валяться в кровати, авось и еду в комнату могли холопки трактирные принести. Брунхильда уже успела привыкнуть к праздной жизни, а еще три месяца назад ее утро начиналось на рассвете с дойки коров. Теперь она ни за что не вернулась бы в деревню, там разве жизнь? Мука. Тут стоит позвать, и тебе еду в кровать принесут. А потом пойти в купальни, по лавкам пройтись, деньги-то есть. Вечером и пекаря принять, да не как бродягу у забора или на конюшне, а по-человечески, в кровати. Так бы и валялась Хильда в постели, да нужно вставать по нужде.
Агнес тем временем сидела на краю кровати, пялилась в свой шар, улыбалась, полоумная. Вот когда пекарь придет, куда бы ее деть на ночь, думала красавица, ведь господин оставил им всего одну комнату оплаченную. Как тут миловаться, когда эта блажная рядом на кровати сидит и смотрит? Пекарь еще засмущается.
А пекарь Удо Бродерханс первый раз в жизни собирался покинуть славный город Ланн. Внуку пекаря и сыну выборного Главы Цеха пекарей города Ланна выпала возможность выехать из города, и не по купеческим делам, а по зову сердца, по делам почти рыцарским. Ибо Брунхильда, бывшая крестьянка, дочь содержателя деревенской корчмы, бывшая кабацкая девка, а ныне прекрасная дама пообещала, что будет давать ему всю дорогу и любить его всем сердцем, пока он не проводит ее до ее господина, что поехал в чумной город Ференбург.
Для семнадцатилетнего пекаря романтичнее и не придумать, он был готов ехать хоть в лапы еретиков, лишь бы пару раз в день иметь возможность залезть под юбки к своей возлюбленной, которая к тому же вроде как принадлежала суровому рыцарю. Это даже льстило юнцу. Делить одну женщину с таким серьезным воином скорее честь. Тем более что воин вроде и не против. Кажется. В общем, все эти чувства: любовь, гордость и бесконечное вожделение семнадцатилетнего юноши кружили пекарю голову и будоражили кровь. И к походу он готовился серьезно, даже денег занял в банке, два талера. Так как прекрасная Брунхильда сказала, соврала скорее всего, что у них с Агнес денег нет, Удо Бродерханс первый раз в жизни занимал деньги и был приятно удивлен, что его просьбу немедленно удовлетворили, и только под имя, даже цепь в залог не просили. И обращались с ним как с господином, и звали на «вы».
Радостный юноша поспешил к своей возлюбленной, и уже с ней и ее товаркой, серьезной косоглазой Агнес, они отправились на улицу Конюшен, где и нашли нужного человека.
– Верхом до Ференбурга за два дня доехать можно, ежели коней не жалеть, – сообщил крепкий возница по имени Пауль, – ежели пешими идти, да налегке, да борзым шагом, то за четыре дойдете.
– А солдаты борзо ходят? – спросила Агнес.
– Солдаты ходят борзо, они всю жизнь пешими передвигаются, значит, за четыре дня дойдут.
– А на вашей телеге?
– У меня не телега, – гордо заявил Пауль, – телеги у мужиков, у меня возок крытый, с лавками и тюфяками, да местом под пару сундуков. Для господ, дам, коим путешествовать надобно.
– Вот ты нам и нужен, – проговорила Брунхильда повелительно, – нам путешествовать надобно. До Ференбурга или пока господина нашего не догоним.
– Да, – подтвердил Удо Бродерханс важно, – дамам надобно путешествовать, а я их буду сопровождать.
– Ну что ж, надо так надо, – согласился возница, – за дорогу возьму с вас три талера, да еще считайте постой, две ночи в постоялых дворах, в поле да лесу останавливаться опасно, не те времена. Да корм лошадкам моим за ваш счет. Итого три монеты на руки мне сразу, а еще одну про запас иметь, и мы можем выезжать.
Потомственный пекарь Удо Бродерханс растерянно и по-детски поглядел на Брунхильду, у него было всего
