В голосе Максима было столько тоски, что мать больше ничего не сказала, а вздохнув, пошла в дом. Пименов же направился к себе в летнюю кухню.
Там, в древней облезлой тумбочке, некогда окрашенной в голубой цвет, у него стоял граненый стакан. Достав его, Максим плеснул туда самогонки и выпил, закусив луковицей. Потом еще и еще… Вскоре его сознание замутилось и стало хорошо. Тоска отступила. Он был почти счастлив.
Совсем стемнело, а Максим все сидел в продавленном кресле, выброшенном из дома за ветхостию, и смотрел перед собой. Тусклая шестидесятиваттовая лампочка под низким потолком давала мало света, но Пименову и не надо было много видеть: бутылку, опустевшую на три четверти, и стакан он мог обнаружить и так. Закуска была съедена. Из маленького окошечка летней кухни было видно окно кухни обычной, в доме. Оно долго светилось, немного рассеивая мрак двора, но затем потухло. Максим остался в маленьком захламленном помещении кухни словно отрезанным от всего мира. Он усмехнулся и плеснул из бутылки еще.
…Уже поднеся стакан ко рту, Максим внезапно услышал шум, словно кто-то скребся в дверь.
— А, это ты, Шарик? — пьяно улыбнулся Пименов. — Скучно там одному на улице… Подожди, сейчас впущу. С цепи сорвался, да? Ну-ну, подожди…
Шарик, соседский пес, любил Максима куда больше своих собственных хозяев, словно чувствовал доброго человека. Правда, он всегда сидел на цепи, и цепь эта была такого свойства, что сорваться с нее было невозможно. Но сейчас Максим об этом не подумал: ему вдруг захотелось хоть чьего-нибудь общества, хоть какого-нибудь завалящего ясинского алкаша, хоть даже и соседского пса. Он пошел открывать дверь…
Дверь отворялась наружу. Откинув крючок, Пименов распахнул ее. После хоть и тусклого, но все-таки света летней кухни, темнота двора неприятно ослепила его. Напряженно щурясь, Максим стал осматриваться в надежде что-либо рассмотреть.
— Шарик, Шарик, где же ты? — позвал он.
Ему никто не отозвался, но какой-то жутью вдруг дохнуло из темноты. Там кто-то присутствовал, и этот кто-то был не Шарик…
— Шарик… — неуверенно позвал Максим.
И тут нечто выпрыгнуло из темноты. Такое же черное, как сама ночь. Запоздало Максим захотел закричать, но издал лишь хрип… Неведомая зверюга вцепилась ему в горло и разорвала его…
…- Ой, что ж делается, что ж делается! — наутро Щуплов проснулся от причитаний бабки Филипьевны.
Вскочив с кровати, он быстро оглядел комнату. Вот черт, не разделся донага перед сном: и вся одежда, в которой он накануне неосмотрительно уснул, превратилась в бесформенную груду лоскутов. Обжегшись на этом первый раз, в дальнейшем он только трусы так портил, а теперь снова: и брюки, и рубашка… Хотя в остальном, похоже, вроде все в порядке, крови нигде не видать, разве что немного на подоконнике. Плеснув водой из стоявшей тут же пластиковой бутылки, Щуплов грязными носками стер успевшие побуреть пятна.
«Постирать надо будет скорее,» — подумал он.
Потом, откинув крючок, вышел из комнаты.
— Что случилось? — спросил он хозяйку, протирая глаза.
— Максима Пименова убили! — воскликнула старуха. — Да как… Разорвали в клочья. И еще… Моему Тузику кто-то шею свернул.
— Как убили? Кто свернул? Пименов, это который на МТС работает?… Работал…
Александр изо всех сил старался изобразить удивление, и это ему без труда удалось. Филипьевна была слишком взволнована, чтобы обратить внимание на то, насколько цветущий и здоровый вид был у ее постояльца, гораздо более цветущий и здоровый, чем накануне.
— Да, Максимка… — хозяйка тяжело вздохнула. — Я ж его еще вот такусеньким знала… И ведь как убили-то: на части разорвали…
— Как на части? Не может такого быть.
— Может… Разорвали! Голова отдельно, руки, ноги отдельно! И крови… Я сама не видела, но Сидоровна рассказывала… Как увидела, говорит, что от бедного Максима осталось, так, говорит, так и упала… Ой, что делается, что делается…
— Подождите, подождите, кто такая Сидоровна и зачем она?…
— Да соседка, тут от меня через дом живет. Она Пименовым молоко носит. Так и здесь, пришла с утра пораньше и смотрит, дверь летней кухни приоткрыта и как испачкана чем-то красным. Ну, — подумала, — Максим-то по пьяни краску разлил. Он ведь, как Авдотьина его бросила, ой как прикладываться стал… А потом смотрит: и не краска это вовсе… и голова… отдельно…
Щуплов изобразил скорбное лицо.
— Знаете, — сказал он. — Вы тут мне такого рассказали, я даже завтракать не могу…
— Это как же? И вчера не поужинавши лег… Эдак и себя извести недолго.
— Да нет, не могу я, Алевтина Филипповна, после всего этого… Я пойду, посмотрю, что же там произошло… Куда идти-то?
— Да что ты, что ты, не ходи! Так и вообще есть перестанешь! Там такое! Сидоровна рассказывала…
— Нет, мне обязательно надо посмотреть… Все-таки я его начальник… Да, а с вашим псом-то что случилось?
— Кто-то шею ему свернул. Прямо совсем. Я как встала с утра кур-то покормить, смотрю — лежит. Я думаю, что это Тузик наруже, а не в конуре, подхожу поближе, а голова…
Алевтина Филипповна горестно вздохнула.
— Может, поможешь похоронить песика? — попросила она. — Такой добрый был.
— Помогу, — отозвался Щуплов.
Взглянув на труп собаки, Щуплов поразился силе того существа, в которое он перевоплощался: голова здорового кудлатого пса была повернута на сто восемьдесят градусов, в остекленевших глазах застыл почти человеческий ужас.
— Что ж тебе, псина, в конуре не сиделось? — пробормотал Александр. — Ведь боялся же… Зачем полез-то?…
Побывал он и на месте гибели Максима Пименова. За подкреплением в город было послано, но оно еще не прибыло; невыспавшийся и злобный Пареев отрядил нескольких здоровых мужиков, чтобы они никого не подпускали к месту происшествия. Мужики справлялись со своими обязанностями кое-как: почти все Ясино собралось возле ворот дома Пименовых, многие зашли со стороны огородов и пытались посмотреть на произошедшее оттуда, но заслон стоял и там.
Похоже, что участковый сам первый раз попал в такую ситуацию: он совсем не знал, что же делать с останками Максима. Будь это простой труп — накрыл бы простыней и вся недолга, а так… мало того, что одной простыни не хватило бы: слишком на большое расстояние было раскидано то, что осталось от Пименова, да еще кровь… Казалось, вся земля возле входа в летнюю кухню была пропитана ею…
Не подпустили туда и Щуплова, просто оттерли… Оказавшийся рядом Пареев окинул его хмурым взглядом, но ничего не сказал: в этот момент ему было не до соперника.
