– Представьте себе – кет, – холодно ответил я. – У нас с вами разные тенденции существования: у вас главное – потреблять, а у нас – отдавать.
– Глупо сажать человека в тюрьму только за то, что он пробует хорошо жить, – пренебрежительно скривила губы Жанна Эдуардовна.
– Хорошо жить за счет кого-то – это паразитические замашки, а мы с паразитами боремся. Вшей, клопов вывели и воров, уверяю вас, выведем, пообещал я. – Ладно, с вами всё ясно. Сходи за дежурной машиной, – обратился я к Валентине.
– А порошок? Вы обещали до прихода милиции дать мне порошок! – вскричала испуганно Жанна Эдуардовна, и попросила: – Позвольте переодеться в мужское.
Я достал коробочку, отсыпал сине-зелёные кристаллы в чайную ложку и сунул в рот Шелестовой. Она облизала губы и попросила запить, пришлось подать стакан воды.
Когда Валентина ушла, и мы остались одни, моя пленница поинтересовалась:
– Золото сдадите?
– Конечно. Меня драгоценности не интересуют – побрякушки.
– А тетрадь? – в глазах её затрепетал непонятный хищнический огонёк.
– Своё открытие я тоже передам людям. Оно делалось во имя их блага и принадлежит им, – с уверенностью произнёс я и, вынув тетрадь из кармана пиджака в знак доказательства, что не собираюсь утаивать его больше от кого-либо, положил вместе с золотыми украшениями в стеклянный шкаф с намерением передать всё сразу в руки правосудия.
Порошок я оставил у себя, он мне должен был понадобиться в скором времени для возвращения к первоначальному виду моих друзей.
Молча мы сидели напротив друг друга, каждый думая о своём. Солнце переместилось и стало светить прямо в окно, заливая комнату ослепительным светом и поигрывая на драгоценностях сотнями золотистых лучиков. Шелестова поглядывала в сторону шкафа, и на лине её невольно отражалось сожаление.
– Не подадите ли даме рюмочку коньяка как последнюю радость в жизни? – попросила она.
– Обойдётесь. Радостей у вас было больше, чем достаточно, – холодно ответил я.
В прихожей требовательно зазвонил звонок.
– Кажется, приехали, – облегчённо сообщил я задержанному.
Оставаться один на один с преступником, даже связанным – дело не очень приятное, поэтому звонок меня обрадовал. Жанна Эдуардовна, наоборот, метнула в сторону двери злобный взгляд и в напряжении замерла на стуле.
Когда я открыл дверь, вместо Валентины и милиции на лестничной площадке стояла старушка.
– Не скажете, где живёт Коновалов? – задребезжала она тоненьким старческим голоском.
– Нет, – я собрался захлопнуть дверь, но она снова застрекотала настойчиво.
– Как же вы его не знаете? Мне сказали, он тут проживает. Такой махонький, хроменький, кажись левая нога короче правой, а может – наоборот. А на голове, тут вот, нет волос, а тут есть, – она ткнула костлявым пальнем в мою голову для точного определения места плеши.
– Не знаю я Коновалова, спросите у кого-нибудь другого, – стал отрицать я.
– Как же не знаете? – не верила старушка. – У него вот тут, над бровью, бородавка.
Она смотрела на меня с таким удивлением, как будто афиши с фотографией её Коновалова были развешены на каждом углу, и его знали все собаки, кроме меня.
– Я никого не знаю, потому что не живу здесь, – рассердившись, отрезал я.
– Как не живёте, если выходите и открываете мне дверь? – возмутилась старушка и пригрозила мне пальцем. – Нет, вы живёте и вредничаете. И Коновалова знаете, но не хотите старому человеку уважить.
Разозлившись, я попробовал объяснить:
– Я здесь случайно, зашёл в гости, а хозяева ушли в магазин, вот мне и приходится открывать двери вместо них.
Но моё сочинение вызвало у неё подозрения относительно моего пребывания в чужой квартире, и она угрожающе пропищала:
– Ну-ка давай паспорт сюда! Сейчас проверю, что ты тут делаешь.
– Откуда у меня паспорт, если я здесь случайно, – выкрикнул я, и последняя капля злости помогла мне, пренебрегая вежливостью, захлопнуть дверь перед её носом.
– Я сейчас полицию вызову. Я вызову… – понеслось за дверью.
Но я, уже не слушая, направился к моей пациентке, мысленно проклиная назойливую старуху. Когда я перешагнул порог кабинета, то остолбенел – тетрадь в стеклянном шкафу догорала кровавым пламенем. Дым метался за оргстеклом и, находя щели, стал просачиваться в комнату тоненькими струйками.
Я бросился к шкафу, но было поздно – белые страницы превратились в чёрный пепел, обложка скрутилась, поблёскивая последними искрами. Я с ненавистью повернулся к связанной. Жанна Эдуардовна сидела на стуле вполоборота к окну, и злорадная улыбка поигрывала на её губах, она торжествовала. Взглянув на её руки, я всё понял – ей удалось снять с ручных часов увеличительное стекло и, развернувшись к окну так, чтобы солнечный свет попадал на линзу, направить луч сквозь неё на стекло шкафа прямо на тетрадь. И пока я разговаривал с надоедливой старушкой, та загорелась. Если бы не назойливость старухи, задержавшей меня на лестничной площадке, подобного бы не произошло. Но всё – дело случая. Мой пятнадцатилетний труд сгорел. Нужно было начинать работу заново.
После этого злосчастного дня прошло три года.
Надышавшись удушливыми газами в лаборатории, так как опять барахлила вентиляция, я решил проветриться. Как обычно в минуты отдыха я зашёл к моим приятелям и застал их всем семейством за ужином. У меня как-то всегда так удачно получалось, что без всякой задней мысли я попадал или к обеду, или к ужину.
– А вот и наш Лев Алексеевич пришёл, – радостно воскликнула Валентина, обращая внимание двух славненьких малышей на моё появление.
Одному исполнился только год, второму было уже два с половиной. После рождения Евгением сына я дал им остатки препарата, и они вернулись к своему первозданному виду. Вскоре и у Валентины родилась дочь, как они того и желали. Мальчика назвали Валентином, дочь – Евгенией в память о своём былом перевоплощении, которое пошло, действительно, им на пользу. Больше мне не приходилось слышать, как они спорят или попрекают друг друга в чём-то, молодые супруги были счастливы и очень внимательны друг к другу, к детям и ко мне.
Не успел я усесться за стол, передо мной сразу же появилась тарелка горячего супа и ароматное рагу.
Крошечный Валентин взобрался ко мне на колени. Отец собрался было забрать его к себе, чтобы не мешать гостю есть, но я возразил:
– Пусть сидит, он мне не помешает.
Мальчик прижался к моей груди и затих на руках, прислушиваясь, о чём разговаривают взрослые.
– Как сегодня ваши опыты? – поинтересовался Евгений. – Есть ли что-нибудь новенькое?
– Пока топчусь на одном месте, – вздохнул я. – Никогда не думал, что так трудно вспоминать, даже стал сомневаться – можно ли изобрести второй раз то, что однажды потерял.
