— Сучий сын! — выдохнул Иван сквозь зубы, приподнимаясь. — Да я его сейчас прямо здесь…
Во все стороны разошлась волна такой мощи, что я уже приготовился ловить товарища прежде, чем он зарядит свою глазную артиллерию и превратит Сумарокова вместе с трибуной в аккуратную кучку дымящегося человеческого мяса. Но меня уже опередил Горчаков.
— Нет, ваше высочество! — прошипел он, силой усаживая Ивана обратно в кресло. — Полностью с вами согласен, но, ради бога, не наделайте глупостей!
— Молю вас, милостивые судари, — Сумароков прижал к груди обе руки, — не поймите меня неправильно! Я лишь маленький человек, не наделенный ни положением, ни властью, ни каким-то особенным авторитетом в обществе сильнейших и достойнейших представителей дворянского сословия, которых сейчас наблюдаю перед собой. Все, что у меня есть — лишь боль от тех ран, что оставила в наших сердцах гибель друзей и близких. И капля отваги, чтобы сказать вслух то, о чем многие из вас думают уже много лет. — Сумароков опустил голову. — Уверен, каждый в глубине души понимает, что дальше так продолжаться не может. И если мы не осознаем ошибки сейчас, то в будущем будем обречене повторять их раз за разом… России нужна конституция! — Сумароков вдруг рявкнул на весь зал — так, что сидевшие в первых рядах старики вздрогнули и подпрыгнули в креслах. — Нужен новый регламент… Новый закон, если вам будет угодно, милостивые судари. Нужны те, кто по праву рождения и полученному за годы службы чину разделит с государем тяготы управления державой. Те, кто возьмет на себя непростой и благородный труд создания и исполнения указов, которые должны были появиться целые десятилетия назад. Не сомневаюсь, что среди нас есть люди, не только достойные этой ноши, но и готовые заявить об этом прямо здесь и сейчас. — Сумароков широко улыбнулся и расставил руки, будто пытаясь обнять всех в зале одновременно. — И даже если нет — я лично готов предложить его величеству свой скромный для создания проекта нового манифеста и…
Последние слова я так и не услышал — они буквально утонули в аплодисментах. Не знаю, сколько «левых» сегодня собралось в Мариинском дворце, но они дружно повскакивали со своих мест и громыхнули так, что задрожали стены. Через несколько мгновений к ним присоединилось изрядное количество гостей… а потом и тех, кто слушал начало речи Сумарокова с недоверием. Наверняка дело было в особом Таланте его сиятельства, да и сама речь не подкачала, однако от моего внимания не ускользнула одна весьма любопытная деталь.
Восторженных криков и неистово хлопающих пар ладоней на самом деле было не так уж много. Конечно, не дюжина, не две и наверняка больше трех, но уж точно куда меньше половины из примерно полутора сотен собравшихся в зале людей. Однако они то ли случайно, то ли по чьему-то хитрому умыслу расселись так, что одобрительные вопли слышались со всех сторон одновременно, и невнимательный и захваченный общей эйфорией свидетель просто не мог не подумать, что Сумароков сорвал овации вообще всех, кто сегодня явился на заседание.
Холодную голову сохранили немногие. Иван сидел пунцовый от злости и пыхтел, как паровоз на подъеме, сверкая огненными глазищами. Горчаков поджал губы, наморщился и явно прокрукручивал у себя в голове возможные последствия сегодняшнего собрания Государственного совета.
И только Геловани выглядел… почти невозмутимым. Хмурым, недовольным, встревоженным — но скорее раздраженным происходящим, чем всерьез испуганным или разозленным.
— Вот и сходили, капитан, — вздохнул он. — Лучше бы дома остался, ей-богу…
Глава 23
— Осторожнее, сударь! — проворчал я. — Ума не приложу, к чему так торопиться?
Но сударь меня, конечно же, уже не слышал. Усатый здоровяк с генеральскими эполетами скорее всего, вообще не обратил внимания, спеша следом за своими орденоносными товарищами. Мне даже пришлось прижаться к стене, чтобы ненароком не угодить в живой поток, хлеставший из зала наружу.
Впрочем, самые отважные и увлеченные остались, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение Сумарокову и заодно поздравить с блестящей речью. Наверняка прямо сейчас буквально в нескольких шагах от меня созревал какой-нибудь новый политический заговор, или даже сразу несколько. Заключались тайные союзы, столичные аристократы меняли друзей, обманывали, предавали, обещали то, что вряд ли собирались выполнять…
Конечно же, не всем даже из фанатичных и отчаянных «левых» хватило наглости на такое. Большая часть из тех, кто стоя аплодировал Сумарокову, явно не хотели задерживаться: эйфория прошла, и теперь их благородия понемногу вспоминали, что в зале вполне могли оказаться и служащие тайной канцелярии, и даже жандармы в штатском. Не считая грозного цесаревича, который несколько минут назад едва не подпалил взглядом трибуну.
Почтенные члены Государственного совета ломились на улицу в спешке, словно гимназисты, удравшие с уроков и вдобавок сумевшие не попасться на глаза суровому инспектору. Впрочем, хватало и тех, кто покидал зал с блаженными улыбками. На некоторых лицах я видел столько восторженной радости, что мои подозрения о необычных способностях Сумарокова изрядно укрепились. «Левые» выглядели так, будто уже победили. Будто их давнишние и самые смелые и безумные замыслы воплотились в реальность, и его величество уже подписал указ о создании конституции, об учреждении в России полноценного парламента и наделении высших чинов полномочиями, которые и не снились их предшественникам. Казалось, еще немного, и почтенные государственные мужи и суровые генералы в эполетах возьмутся за руки и радостно помчатся по холодным августовским лужам вприпрыжку. Чтобы поскорее сообщить благую весть всем сочувствующим.
В отличие от них, обладатели консервативных взглядов выходили из зала недовольными, хмурыми и мрачными, как грозовые тучи. Вряд ли на «правых» Талант Сумарокова смог подействовать в полной мере, однако и им пламенная речь наверняка вряд ли показалась чем-то обыденным. Не то, чтобы история государства Российского сегодня разделилась на «до» и «после». однако сам факт того, что какой-то там советник таможенной службы позволил себе сказать вслух то, о чем несколько лет назад сторонники парламентской системы могли только мечтать, означал изрядные перемены.
А перемены, как известно, редко случаются без неприятностей.
— Черт знает что творится… Все будто с ума посходили!
Геловани сердито оттолкнул какого-то не в меру суетливого господина в штатском, устроился у стены рядом со мной и принялся поправлять одежду. Похоже, путь наружу для его сиятельства оказался весьма тернистым. Я проскочил относительно удачно, а вот бедному начальнику пришлось в полной мере поучаствовать в толчее. А то и в потасовке: судя по шуму, доносившемуся из зала, самые ортодоксальные из консерваторов, наконец, добрались до своих извечных противников из оппозиции, и принялись доказывать свою правоту на повышенных тонах. Их благородиям хватало ума и терпения не использовать Талант, но чья-нибудь титулованная борода вполне могла отведать не менее титулованного кулака.
Политика в любом мире становится поводом для ссор.И порой таких, что рано или поздно закончатся дуэлью.
— С ума посходили? — усмехнулся я. — Полагаю, ваше сиятельство близки к истине. Удивительно, как самая обычная речь подействовала на опытных и здравомыслящих, казалось бы, государственных мужей. Сумароков или гениальный оратор, или…
— Или воспользовался Талантом, — буркнул Геловани. — Проверить бы его, конечно… Да только теперь и близко не подойдешь.
Пожалуй. Его сиятельство как раз выходил из зала, окруженной целой толпой. Ближе всего к княжескому телу подобрались журналисты и восторженные соратники по «левому» крылу, а уже их обступали сердитые консерваторы, у которых языки и кулаки чесались примерно в равной степени.
Мариинский дворец гудел, как пчелиное дупло, в которое потыкали палкой.
— Хотел бы я знать, что это было. — Я оперся лопатками на стену, пропуская очередного генерала. — Похоже, колдун или водит нас за нос, или в очередной раз пересмотрел свои планы. Едва ли его на самом деле интересует политика и конституция. А Сумароков уж точно не стал бы действовать по своей воле.
