В жестокие старые времена только такими и бывали браки: молодые резали вены и обменивались кровью, а в запястья мастер вводил зачарованные зеркала. Отражаясь в них, слёзы Тьмы проникали в чужое им раньше тело, приводя невесту в Род супруга. Старая её сила засыпала, а новая — далеко не всегда просыпалась; после смерти теперь уже жена будет похоронена в другом склепе и возвратится в другой Род, а значит — сможет являться своим детям.
В наше просвещённое время это давно уже не обязательно: для современного брака обычно достаточно подписать документы. Моей маме ничего не помешало после отречения папы уехать обратно, и я сама менять Род, разумеется, не собиралась.
И вот — Ёши Се готов стать Бишигом. Кто-то из Бишигов поделится с ним кровью, а он, последний из когда-то великого Рода Се, отдаст своё прошлое тишине.
Надо сказать, я никогда не уважала Ёши. Мы, кажется, даже ни разу не виделись, — зато я по долгу Рода знала и о его бесконечном транжирстве, и о разваливающемся на части замке на вершине острова, и о незаконченном образовании, и о длительных, по несколько лет, отъездах в земли лунных. В какой-то из своих приездов в Огиц Ёши вляпался в грязный скандал с карточным шулерством, — вот уж, действительно, достойное занятие для колдуна; а пару лет назад на бульваре перед университетом экспонировали его коллекцию похабной резьбы по дереву. Да что там говорить: последний из Рода, к тридцати с лишком годам этот человек так и не озаботился ни женитьбой, ни наследниками.
Словом, в моих глазах Ёши Се было затруднительно упасть. И мне было даже немного жаль кузину Долорес, которой придётся по велению семьи разделить жизнь и кровь со слабаком, не способным отстоять самостоятельность своего умирающего Рода.
Мои руки не дрогнули, когда я начертила знак на ритуальном зеркале.
— Долорес, — твёрдо сказала я, глядя ей прямо в искристые серые глаза, — ты выходишь замуж.
— Да, — просияла девушка, от чего на её щеках появились ямочки. — А как вы узнали?
На мгновение я смешалась.
— Что ты имеешь в виду? — медленно переспросила я.
— Как вы узнали, что Яким сделал мне предложение? — она сунула под зеркало тонкую кисть с блестящим браслетом на запястье. — Мы хотели приехать и сказать лично!
— Мне известно всё, — властно заявила я, — что происходит в Роду. Тебе следовало сообщить мне сразу, Долорес.
Она очаровательно потупилась, а я нашла в себе силы улыбнуться:
— Поздравляю. Подумай, что вы хотели бы получить в подарок.
— О, конечно! Спасибо, спасибо!
Она ещё лепетала что-то о своём избраннике, сияя, как начищенная чаша для ритуального огня. Я старательно излучала одобрение, а сама пересчитывала про себя всех женщин Рода Бишиг. И ещё раз. И ещё.
Бабушка обещала Ёши Се, что даст ответ уже вечером. Договорив с Долорес, я, многократно извинившись, перенесла сегодняшнюю встречу в полиции; а потом, мрачно постучав пальцами по рукаву кольчуги, глубоко выдохнула — и набрала на телефоне номер.
— Ммм, — недовольно отозвалась трубка, и сразу за этим раздался гневный детский вопль.
— Ливи, я приеду через полчаса.
— Ага, — безропотно отозвалась сестра. — Купи по дороге тыкву, на пюре для Марека. И гильотину, для меня.
— Хорошо.
В конце концов, иногда даже сильным женщинам очень хочется гильотины. Например, когда Роду нужно что-то одно, а тебе — немножко другое.
iii
— Малая, ты рухнула с дубу и не лечишься.
Что ж. Я знала, что это не будет простой разговор.
— Ливи, это прекрасная возможность для Ро…
— Вот пусть мёртвый дедушка самолично выползает из склепа и женится на этом придурке. Я-то тут при чём?!
Ливи независимо дёрнула плечами и с таким кровожадным выражением разрубила тесаком тыкву, словно несчастный плод был головой её кровного врага. Или, возможно, головой Ёши Се.
— Ливи, у нас в Роду сейчас всего шесть незамужних женщин. Бабушка не настоящая Бишиг и не подходит…
— К тому же она такая рухлядь, что жених прикончит её в первую брачную ночь, — фыркнула Ливи.
И серией точных ударов расчленила выпотрошенную тыкву на некрупные кубики. Я выбрала самую симпатичную, рыжую, пузатую. Без гильотины решила обойтись, но Ливи и тесаком вполне справлялась; висящий в напузнике Марек — юный наследник рода Бишиг, которому мать не потрудилась дать нормальное колдовское имя, — старательно отрывал воротник от её домашнего платья, и звук расходящихся швов странно гармонировал с влажным овощным чмавканьем.
— Долорес помолвлена, — продолжала я, поджав губы, — Люси двенадцать лет. Остаёмся мы с тобой и Гвендолин, а она…
— А она хрен пойми от кого получилась такая бездарная, — бодро перебила Ливи, грохнула кастрюлю о плиту, плюхнула на дно тыквенные кубики и шваркнула спичками. — Малая, я всё понимаю, но я не пойду замуж за этого ушлёпка, хоть ты меня режь. Кто мой маленький? Кто такие щёки себе отъел, кто маме пытается соски отгрызть, кто? Смотри, это тыковка…
Она сюсюкалась с лыбящимся ребёнком, а я сидела за столом, подперев лицо руками. Очень хотелось курить, но за это Ливи точно вышвырнула бы меня вон.
Моя сестрица, как видно — непростой человек. Удивительно, как мы, выросшие в одном доме, получились такими разными: какой-то момент в воспитании Ливи был безнадёжно упущен, и она, в прошлом первая наследница Бишигов, выросла безо всякого внутреннего понимания ответственности.
В детстве мы не разговаривали месяцами. Она дразнилась и зазнавалась, а я кидалась на неё, пытаясь расцарапать противное лицо; Ливи была меня на два года старше и здорово выше, зато мне куда лучше удавались чары, и силы были в итоге почти равны. Когда папа уехал, а нас забрала Керенберга, ливиной старательности хватило примерно на неделю. Потом она нахамила бабушке, перевернула на скатерти пладеменаж, разбив добрую половину сосудов, и сбежала, хлопая дверями, в свои комнаты.
«Переходный возраст начался рановато, — резюмировала бабушка и покрутила в руках подкатившуюся к ней грушу. — Жаль. Придётся сменить сервиз.»
Меня окатило тогда разлетевшейся солью, и я сидела, чихая и пытаясь вытряхнуть её крупицы из кружевного воротничка.
Как ни странно, наши с Ливи отношения после этого смягчились. Бабушкина муштра почти вся упала на мои плечи, — как на «подающую надежды», — а Ливи, заклеймённая бесперспективной, умудрялась в перерывах между нотациями заводить себе какую-то весёлую жизнь. Алкоголь я впервые попробовала лет в двенадцать, в будуаре бабушки, потому что «надо знать свою норму». А всерьёз напилась — только через четыре года, на подпольной ливиной свадьбе.
С горгульями у Ливи закономерно не заладилось: дар Рода требует настойчивости и последовательности в освоении. Чтобы не оставаться совсем уж никчёмной, она пыталась поступить в университет на архитектурное и даже ходила на подготовительные курсы, где рисовала какие-то головы в анфас, профиль и три четверти. Не поступила; бабушка была к тому моменту в таком ужасе от её художеств, что оплатила и артефакторное направление вечерней школы, и отдельный городской дом.
В студенчестве, правда, Ливи совсем пошла в разнос. На каких-то танцульках при порту подцепила смазливого колдунишку из мелкого Рода и оперативно от него залетела. Я тогда долго взвешивала, что будет для неё большим позором: выйти замуж за неудачника, сделать аборт или родить вне брака. Все три были хуже, а Ливи настаивала, что у них большая любовь, — и я всё-таки благословила это непотребство правом Старшей.
Бабушка узнала через несколько месяцев, когда скрывать пузо стало невозможно, и пришла в страшную ярость. Был жуткий скандал, в конце которого Ливи, задрав нос, бросила: ну и изгоняйте меня теперь, — и заявила, что ноги её больше не будет в особняке, пока бабушка не извинится.
Бабушка не извинилась. Более того, бабушка была, конечно же, права: меньше чем через год прекрасный возлюбленный слинял куда-то на побережье, к новой своей большой любви. А маленький Марек оказался настоящим Бишигом, и на этой почве Ливи и бабушка начали хоть как-то общаться.
