Теперь я была Старшей Бишиг, а Ливи — измученной младенцем молодой женщиной, без нормального образования, положения в Роде и каких-то внятных перспектив. И договорной брак был великолепным выходом не только для Рода, но и для неё самой, — хотя у Ливи, как обычно, было другое мнение.
— …такой бутуз вымахал, — горделиво сказала она, усаживая Марека поудобнее и помешивая вскипающий тыквенный компот. С ребёнком и большой деревянной лопаткой она выглядела умилительно-домашней, и вместе с тем страшно всклокоченной. — Все нижние резцы уже вылезли!
— Можно в договоре прописать для Марека старшинство, — подсказала я. — И законные права. Это очень укрепит в дальнейшем его положение.
Ливи глянула на меня исподлобья:
— Я не дам таскать ребёнка на эти ваши сборища!
— Но бабушка…
— Не-не-не. Если ты подключишь бабушку, я просто отрекусь ещё раз.
— Вообще-то, ты не отрекалась.
— Хорошо, отрекусь впервые. Тебе легче-то от этого стало?
Я устало прикрыла глаза.
— Короче, Малая. Тебе надо — ты за него и выходи. Или что, меня под него подкладывать — нормально, а самой западло?
В этом была вся Ливи: в хамстве и пошлости.
— Я Старшая, Ливи, — напомнила я. — Я могу сделать более сложную партию, и надо это не мне, а всему Роду. Ну сколько можно, тебе же уже не десять лет!..
Кажется, я повысила голос, потому что Марек тут же недовольно всхлипнул и вгрызся зубами в ливину косу. Она уронила ложку, выругалась; потом подняла её с пола, украдкой облизала и убавила огонь под тыквой.
— Она избаловала ребёнка, — воспользовалась паузой недовольная Меридит.
— Да ты на неё саму посмотри, — проскрипела Урсула. — С каким лицом она разговаривает!.. И всё небось похабщина.
— Скажи, что пропишешь в договоре право завести любовника, — посоветовала мне Мирчелла, отмахиваясь от бабушек.
Урсула сжала зубы:
— Пороть надо было больше, Бернард. Ты их совсем распустил!
— Ну девочки же…
— И посмотри, что из них выросло!..
Я потрясла головой, вытряхивая из них голоса, а Ливи закрыла будущее пюре крышкой и понятливо фыркнула:
— Старпёры достают?
— Не говори так.
— Пошли их, — посоветовала Ливи. К ней когда-то тоже являлись предки, но она так старательно их прогоняла, что с годами они совсем перестали приходить, и даже сейчас предпочитали быть видимыми только мне. — У тебя и без них ответственность разве что из ушей не лезет. Вот серьёзно, вам прям настолько упёрлась эта половина острова? Сотни лет без неё жили, и ничего, не вымерли.
— Это важно для Рода.
— Как скажешь, — она пожала плечами. — Но я всё ещё не проститутка и не продаюсь за острова, уж извини.
— Ливи. Я же поддержала тебя, когда ты…
— А я тоже поддержу тебя, ты не думай. А если решишь спустить его с лестницы, поддержу с ещё большим воодушевлением! Тут всё как скажешь, могу шлейф за тобой носить, могу тарелки бить и ругаться матом!
Она села за стол, выпутала Марека из напузника и устроила его на коленях, и я поняла: она не согласится. Что бы я ни говорила, эта её дурацкая жизнь в захламлённом доме, с бесполезной учёбой, странными друзьями и клеймом разведёнки, которой вряд ли светят нормальные отношения, ей всё равно важнее Рода.
Не то чтобы я ожидала от Ливи многого. Не то чтобы я действительно на что-то надеялась. Что-то во мне предчувствовало это ещё утром, в бабушкином кабинете, наполненном гулким тиканьем старых часов.
— Принимая решение, Старшая всегда взвешивает, что будет лучшим для Рода, — важно произнесла Урсула.
— Можно надавить на Долорес, — задумчиво предложил дедушка.
— Можно сбежать, — подсказала Мирчелла и почесала бровь длинным ногтём.
— Мне это всё не нравится, — поджала губы Меридит.
Я отмахнулась от них, упёрла локти в стол и утопила лицо в ладонях.
— Ну, чего ты, — проворковала Ливи и мягко погладила моё плечо.
Марек гневно взмявкнул и брякнул о столешницу самокруточной машинкой. Вторя ему, потрескивал голубой огонёк газа, в кастрюле булькала тыква, а за окнами гремел, забираясь в гору, трамвай.
Кажется, я выхожу замуж. Я прислушалась к тому, как звучат внутри эти слова. Я выхожу замуж, подумать только. Я — замуж! И за кого…
iv
Сначала я не планировала никак готовиться к этой встрече.
Ну приедет и приедет; ну жених и жених, так не от большой же любви. У меня довольно трезвости ума, — и жизненного цинизма, — чтобы признать честно: даже будь я сама худшим из своих творений, он всё равно на мне женится.
Примерно с такими мыслями я кормила следующим утром горгулий, и самая маленькая из них, сложенная из стальных пластин крылатая собачка, слизывала текущую по пальцам кровь. Она была потешная и всё время разевала рот, будто пыталась тявкнуть, но у неё всякий раз ничего не получалось: голосовых связок я в её теле не сделала.
А у меня они есть, и в моей голове всегда звучит музыка; по большей части простая, плохая и вся на одни и те же мелодические ходы. Если я сажусь за стол или инструмент, я не могу написать ни строчки, как ни стараюсь; зато вот так, между делом, слова лепятся в ком сами собой.
С январским снегом, говорят, приходит в город невидимкой менестрель.
Он поднимается со дна, коса до пят, он не отбрасывает тень.
В мелодиях гипноз и холод, сон и морок, колыбельным нет конца,
Аплодисменты и гастроли, цвет уходит с вдохновлённого лица.
Я слышу смутно этот гимн,
Я запеваю вместе с ним…
Я потрепала собаку по голове и рассыпала по снегу мясную стружку. Массивная горгулья с огромными трубами-рогами, загнутыми назад, как у горного козла, шумно завалилась на бок и принялась лениво почёсываться о крыльцо.
— Нужно накрыть в зелёной гостиной, — важно сказала Урсула. — И открыть оранжерею! Се — старый род, нельзя ударить в грязь лицом.
Мелкая горгулья тяжело приземлилась на моё плечо, выгнула длинную шею и щёлкнула клювом в районе локтя. Если бы не защита, я могла бы случайно остаться без части руки, — но без кольчуги я давно уже разве что спала или мылась.
— Какая разница, — поморщилась Меридит, — что за гостиная, если вся невеста провоняла потом и куревом?! Пенни! Это дурная, дурная привычка! Невоспитанная ты девчонка!
— А мне нравится, когда от мужчины пахнет вкусным табаком, — мечтательно закатила глаза Мирчелла. — И хорошим одеколоном. Или зверем, ммм…
— О Тьма, какой позор. Какой позор!..
Так они и ругались где-то у меня за спиной, пока Урсула с неожиданной для старухи прытью скакала вокруг рогатой горгульи, так и эдак разглядывая вложенные в неё чары. Когда-то давно это был её любимчик; работа была тончайшая, сложная, и я потратила немало месяцев, прежде чем научилась обслуживать это чудовище.
Надо сказать, у меня никогда не было особенных иллюзий о своём будущем. В этом большое счастье того, чтобы быть колдуньей: ты выходишь из Рода и возвращаешься в Род, и вся твоя жизнь — его продолжение. Ты никогда не решаешь за одну лишь себя; всё, что у тебя есть, сформировано волей сотен людей до тебя. Всё, что ты должен, — это гордо нести родовое знамя и не уронить честь имени.
Договорные браки в наше время не так чтобы повсеместно распространены, но случаются. Куда чаще приходится оценивать, достойная ли это партия, и нет ли кого-нибудь более подходящего; я всегда знала, что мой выбор будет весьма… ограничен. Я не бегала, как Ливи, по глупым танцулькам, я не мечтала о прекрасном принце и вообще в целом находила массу занятий, куда более интересных, чем какая-то там любовь.
И это ведь мне с ним жить. Хрен с ней с постелью, но мне с ним до конца жизни каждый день здороваться за завтраком! Можно попытаться сделать это хотя бы… неотвратительным.
Поэтому, закончив с горгульями, я велела Лариону приварить химерино крыло получше, а сама поднялась в комнаты и честно постаралась смыть с себя табачный дух. Помыла голову на два раза, поправила опасной бритвой линию роста волос, увлажнила лицо кремом.
