моего поместья?
— Отец Яков освятил усадьбу снаружи, а мой домик — изнутри, — жуя печенье, скороговоркой пробормотал садовник, — и распятье мне из чистого серебра подарил. С таким никакая нечисть не страшна.
Лорд властным движением руки, прервал его:
— Не разговаривай с набитым ртом, Монти. Когда же ты научишься хорошим манерам? — вздохнул он.
Садовник поспешно проглотил лакомство, запил чаем и продолжил:
— Так вот я и говорю, помогло заступничество Божье, перестала она ночами под окнами ходить. Спал сегодня как младенец, никто меня не тревожил.
— Опять ты о духах и потусторонней силе, Монти, — Лорд покачал головой, — и не надоело тебе?
— Я не о духах, милорд. А о ней. Только о ней.
— О своей жене?
— Ну конечно, милорд, о ком как не о жене. Как сейчас помню: высокая, с полной грудью и длинной косой. А трудолюбивая была, никого работящее ее в округе не было. А смеялась звонко как колокольчик и так улыбалась, по-особенному. Боже, вы не поверите, милорд, как она мне улыбалась.
Лорд, держа правую руку на лбу, левой помешивал чай галетой. Он слышал эту историю уже тысячу раз, а может быть и больше. Она уже не раздражала его, скорее напоминала назойливое жужжание комара, от которого нельзя отмахнуться: только прогонишь, а он всё норовит вернуться назад. Наконец, устав слушать о достоинствах этой женщины, он перебил садовника:
— Да, да, она была замечательной, Монти, в этом я не сомневаюсь. Но, насколько я помню, она не была твоей женой. Или святоша вас тайно обвенчал? Так если меня память не подводит, его в ту пору в Олдвидже еще и не было.
— Обижаете, милорд. Конечно же, она была моей женой. Как не была? Все знали её, все завидовали мне и говорили: «Ах, какая баба ему досталась». Но я и сам тогда еще ого-го, какой был. Да, был. Ведь вы помните, милорд?
Лорд торопливо кивнул головой в знак согласия, отпил чай и уставился на розовый куст, над которым жужжала пчела.
— Так вот, как я вам уже говорил: здесь ночами неладное творится, она являться ко мне стала.
— Да, да, ты рассказывал, я помню. Я даже покинул особняк из-за твоих дурацких небылиц и переночевал здесь. И никого не увидел, хотя ты клялся и божился, что призрак твоей «женушки» не дает тебе покоя.
— Дак, видно вы её спугнули. Наверное, простые люди и после смерти испытывают почтение к господам. Но я еще несколько раз её видел. Один раз тогда, когда в деревню за припасами ходил и задержался. Стемнело уже, ворота я запирал и чувствую, холодно стало как зимой. Обернулся я и вижу: идет она от пруда, протягивая ко мне руки. Бросил я мешок и помчался к домику, еле-еле успел дверь затворить, как в окно она заглянула. Но войти внутрь не посмела: у меня соль там насыпана, да распятие висит на стене. Всю ночь не спал, слушал, как она бродит вокруг. Вы, небось, и не помните ту ночь, милорд?
— Помню, Монти, еще как помню. И разбитую крынку молока помню, и кусок телятины, что ты бросил у ворот помню. Его мыши погрызли или какие-то другие зверушки, да так, что кроме костей ничего и не осталось. Как такое забудешь.
Монти не обратил никакого внимания на эти слова и произнёс:
— И с тех пор всё чаще, она являться стала. Последнюю неделю, каждый день.
— Так значит, это она птиц убивает, фонари бьёт и собаку мою прикончила?
— Ну, а кто же еще? Конечно, она. Вы же сами неоднократно убеждались: ворота закрыты, просто так к нам не пробраться. И следов никаких. Это дело рук призрака. Ей-богу.
Лорд не ответил, допил чай и некоторое время сидел молча, глядя на желтую розу, которая распустилась этим утром. Ему казалось, что он улавливает её чудной аромат, но возможно это была игра воображения: вокруг было множество цветов, и каждый источал благоухание. Монти наполнил его чашечку и ждал, когда хозяин соизволит к нему обратиться. Тот вышел из задумчивости и промолвил:
— Допустим, я тебе поверил. Тогда возникают новые вопросы. Во-первых, как она здесь очутилась? Во-вторых, чего она хочет? Зачем разоряет поместье и творит зло?
— Да покуда б я знал, сразу бы и рассказал. Этих баб, поди, разбери, что у них на уме. А моя-то еще и мёртвая. Не может покой найти на том свете, мне отец Яков, так и объяснил. Может быть, любила меня так сильно, что отпустить не смогла. А может быть из-за того, что умерла не по-христиански. Отец Яков так и сказал, мол, вероятнее всего.
Лорд с любопытством взглянул на Монти, словно увидел его впервые.
— А вот об этом, ты никогда не рассказывал. Это что-то новенькое. Как это случилось, что ты остался без своей возлюбленной жёнушки? И почему ты решился поведать это мне сегодня? Насколько я помню, она просто сбежала отсюда. Как и все остальные. Полагаю, она жива, здорова, давно нашла себе другого мужа, а о тебе и не вспоминает.
— Что вы, милорд! Да, она бы ни в жизнь! Она не такая! Она меня любила. А молчал, потому что боялся неосторожным словом разозлить призрака. А сейчас сердцем чую, ушла она, успокоилась и больше нас не потревожит. Лежало это грузом на душе, вот и решился рассказать. Самоубийца — она. Убила себя. Запрещено это и божьими, и людскими законами. Потому и бродила неприкаянная душа, не могла от бремени этого разрешиться. А сейчас святой отец упокоил её.
Лорд со звоном поставил пустую чашку на блюдце, о чем-то размышляя. Потом вздохнул и обратился к садовнику:
— Так как это случилось, Монти?
— Ну, теперь об этом можно рассказать, теперь не страшно, её прогневать, пожалуй. Повесилась она, милорд. Удавила себя, моя бедная женушка. Не по-людски ушла из жизни, ох не по-людски. Я как увидел её, синюю, с глазами навыкат, в испачканном белом платье, так и на землю упал от горя. А она как будто бы смотрит на меня так укоризненно и раскачивается туда-сюда. А сама вся синяя, целую ночь ведь провисела.
Лорд, который в это время запивал галету душистым напитком, брезгливо поморщился. Поставил чашку на столик и встал.
— Мне пора, Монти. Галеты оставь себе, это подарок. Приберись здесь, — он указал на столик, — а я пока сделаю обход, посмотрю всё ли в порядке. И больше не беспокой меня своими россказнями о призраках, гоблинах, пикси и прочей чепухе.
Удалившись на полсотни футов и достигнув мощеной дорожки, Лорд
