С таким связываться — себе дороже. Поди, из тузов. Ничего, перебьёмся. Он, собственно, и не марафетчик, а так, балуется. До вечера можно и потерпеть, а к вечеру он что-нибудь наработает.
Ванька пошёл дальше, стараясь приободриться и развеселиться: кураж для дела полезен. И тут его взяли под руки два серых до незаметности типчика.
— Пан пройдет с нами, — сказали они слаженно. По виду — тряхни, посыпятся, но трясти не хотелось. Хотелось повиноваться.
Он и повиновался.
Типчики завели Ваньку во двор, затем в подвал. Безропотно спустившись по ступенькам, он позволил провести себя вглубь, в темноту.
— Что ты, пся крев, взял у пана в тёмных очках? — опять хором спросили типчики.
— Подманку. Пустой кошелёк.
— Покажи, — они отпустили Ванькины руки. Тут бы и рвануться на волю, но он покорно полез за кошельком, который не выбросил просто из злости.
— Вот, — протянул он кошелек, не зная, кому вручить, левому или правому.
Взял тот, что слева.
— А что ты передал пану?
— Ничего не передавал. Тот сам взял… кажется, — поскольку Ванька подумал, что и часы, и портсигар, и марафет могли пропасть и раньше. Отчего-то хотелось ответить предельно точно.
— Так что тебе, холера, кажется? Что взял пан?
Ванька перечислил свои потери.
— Откуда это у тебя?
— Часы и портсигар снял с фраеров, а марафет купил. У Розы Михайловны купил. За свои.
— Своего у тебя ничего нет, не было и теперь уже не будет, — парочка переглянулась.
Не понравились Ваньке те переглядки. Совсем не понравились. Он даже подумал, что пропал.
Но пропал не он, а странная парочка. Буквально пропали. Исчезли, как только он моргнул. Тихо и незаметно исчезли. Как и появились.
Странные эти залётные. Под поляков косят, но ни разу не поляки, он поляков знал, у него в детстве был приятель поляк, — думал Ванька, пробираясь к выходу мимо шмыгающих вдоль стен подвала крыс. Выбравшись же на залитый солнцем двор, он твердо решил переменить судьбу. Жаль, кошелёк с листовкой потерялись в подвале. Возвращаться искать не хотелось совершенно. Ну, ладно, если ещё раз подобное случится, тогда уж точно… переменит. А зачем он вообще полез в этот подвал? И вообще, где он? Что делал с утра? Нет, марафет — зло. Недолго в дурачка превратиться.
Он простоял во дворе до вечера, забывая день, месяц, год, адрес, фамилию, слова… Вечером сердобольные люди отвели Ваньку в больницу блаженной Марфы, по-новому лечебницу имени Первой Конной армии, где Ванька прожил ещё четыре дня, забывая есть, пить, двигаться, а под конец и дышать.
— Дело, конечно, поганое, но ничего невероятного в нём нет. Подобных дел у нас дюжины, и как-то справляемся, — Дзержинский говорил неторопливо, будто не его поджимало время тех самых дюжин дел, а он поджимал время.
— Тогда зачем вам я, Феликс Эдмундович?
— Вы с Владимиром Ильичом давно виделись? — задал встречный вопрос Дзержинский.
— Месяца два тому назад.
— Это его идея — привлечь вас к расследованию. Очень недоволен Владимир Ильич случившимся.
— Но без меня вам было бы проще?
— Людей не хватает. Каждый на счету. Потери несём. Случай международный, деликатный. Так что Владимир Ильич, по обыкновению, прав. Как раз на вас дело. Немецким вы владеете, да и другими языками тоже, в Германии и Швейцарии бывали. Главное — вы знаете, когда следует говорить, а когда стоит и промолчать.
Арехин и промолчал, доказывая правоту Дзержинского.
— Обстоятельства таковы, — продолжил Дзержинский, видя, что его поняли хорошо. — Для лечения наших товарищей у швейцарской фармацевтической компании «Багейтер» были куплены препараты на значительную сумму. Очень значительную. Три миллиона рублей золотом. Заказ был выполнен, груз доставлен, но выяснилось, что вместо лекарств нам подсунули толчёный мел, глину, сахарную пудру и раствор обыкновенной соли. Тех, кому было поручены закупки, арестовали и допросили. Ничего выяснить не удалось: клянутся чем угодно, что к обману непричастны. Ну, а заграница, она заграница и есть. Отсюда, из Москвы, разглядеть ворьё трудно. Однако необходимо. Оставить безнаказанным подобное мы не можем, не хотим и не должны. Не только деньги тому причиной, хотя три миллиона золотом сумма колоссальная. Более денег важен авторитет нашей власти. Необходимо дать понять: любая попытка обмануть нас даже на рубль ничем хорошим для обманщиков не кончится. Напротив, кончится плохим. Очень плохим. А уж если речь о миллионах!
— И я, если выявлю виновных…
— Не если, а когда. Выявите, сообщите обстоятельства, а уж дальше мы решим, как с ними поступить. Разумеется, неприкосновенными личностями для вас они не являются. Повернутся события так, что придется действовать самому — действуйте. Любое действие оправдано, лишь бездействию нет оправданий, — Дзержинский подвинул в сторону Арехина папку, одну из многих на столе. Но прежде, чем Арехин успел к ней прикоснуться, продолжил:
— Казалось бы, факт покупки лекарственных препаратов не должен быть тайной.
Арехин опять промолчал.
— Но ведь раздуют, раструбят буржуазные писаки: голодающая Россия тратит миллионы на пороки своих вождей!
Арехин оставался невозмутим.
— Вам бы в покер играть, Александр Александрович. Ладно, проблема не в лекарствах, а в конкретных лекарствах. Среди заказанного — новейшее средство лечения люэса. Очень дорогое. Закуплено немало, хватит, чтобы вылечить пятьсот товарищей или около того.
Арехин и глазом не моргнул. То есть он, конечно, моргал, но в обычном ритме, не зависящем от услышанного.
— И ещё кокаин. Собственно, основная стоимость партии как раз приходится на кокаин. В отличие от буржуазии, принимающей снадобье из пресыщения, для нас кокаин — способ день за днем работать по шестнадцать, а то и по двадцать часов. Порой совсем без сна. Сам я обхожусь чаем, но на всех чаю не напасёшься. У меня уходит унция в день, и запасы тают. Да и не всякий может распивать чаи на службе. Чаю хотите? — спросил он вдруг.
— Потом, — сказал Арехин. — Когда разберусь с лекарствами. И с деньгами. И с людьми.
— Тоже верно, — согласился Дзержинский. Рука его по-прежнему держала папку, словно он не решился, давать её Арехину, или нет.
Оба молчали.
На улице занимались строевой подготовкой. Шагали нечётко, как новобранцы. Вероятно, в самом деле новобранцы. И пели не бодро, а тоскливо:
'Товарищ Троцкий
С отрядом флотских
Нас поведет
На смертный бой!'
— Слова придётся подправить, — сказал вдруг Дзержинский.
