стал третьим фотографом Николая, а император и сам неплохо разбирался в фотоискусстве. Теперь же Пролетарский был главным светописцем Ленина. Все официальные съёмки поручались исключительно ему. Нет, пытались и другие, но выходило не то. Не вождь большевистской партии, а обыкновенный усталый человечек. И потому подобные попытки прекратили волевым решением.
Колокольчик звякнул дёшево, скромно. Простенький колокольчик, жестяной. При царе такого бы стыдились даже во второразрядном заведении, а сейчас — в самый раз.
Клиентов сегодня оказалось чуть. Красноармеец пришёл забрать карточку, и теперь придирчиво разглядывал себя в рамке.
— Как думаешь, товарищ, хорошо получилось? — протянул он карточку Арехину. — Вид геройский?
Арехин взял, осмотрел внимательно. В одной руке красноармеец держал винтовку с полуторным штыком, в другой революционный «Маузер», на поясе — три «лимонки».
— Орёл, — подтвердил Арехин. — Хотел бы я хотя бы вполовину так выглядеть.
— А ты шляпу на кепку поменяй, очки сними, и будешь тоже ничего, закваска-то в тебе имеется, — добродушно ответил красноармеец, забирая фотокарточку.
Он ушел, а Арехин посмотрелся в трюмо: как тут разглядеть закваску?
Пролетарский вышел из печатной, рукою отослав помощника на улицу — завлекать клиента.
— Готовы документы, Александр Александрович. В закуток пройдемте.
«В закуток» — это в маленький чулан сбоку. А документы — финский паспорт, невзрачный, потрепанный.
— К новым документам и внимание новое. Старательная подделка часто выглядит, будто пять минут, как с типографского станка сошла. А настоящий документ прост и невзрачен, он уже сто проверок прошел, уже в ста руках побывал, не всегда чистых, и тем вызывает доверие.
— Но ведь это — подделка?
— Как можно, Александр Александрович! Документ натуральный. Только слегка на вас подправлен, ну, как портной костюм подгоняет. В Коминтерне тоже мастера есть, но уж больно казённо исполняют, да и стараются, аж дым уз ушей. А это чувствуется. Казённый человек на казённого человека нюх имеет особый. Если не к документу придерется, так к чему другому. Смотрит клиент робко, или, напротив, нагло. Стоит не по одёжке. Но больше всего знатоки на обувь смотрят. Впрочем, кому я говорю… А этот документ — как алексеевская постановка. С предысторией и сверхзадачей. Берешь документ и видишь, что занимался им бедный чиновник, последняя спица в колесе, дома сварливая жена и пятеро детей, да теща вдобавок, а по службе никаких надежд на продвижение… Избылся, спустя рукава работал. Не за деньги, а за страх, что со службы погонят. К таким документам вера самая сильная. Врать не стану, мастер высокого полёта неладное заподозрить может, но мастера высокого полёта высоко и летают. Документы проверять им недосуг, разве экспертизу поручат. Но для экспертизы опять-таки попасться нужно, а с этим документом не попадёшься. Ну, если заранее свой же человечек сдаст, но тут уж любой документ бессилен: кому быть повешену, тот не простынет. А и простынет, невелика беда.
С мастером Арехин рассчитался загодя, казалось, можно бы и разойтись, но Пролетарский не торопился. Время тянул или просто поговорить хотел.
— Не сочтите за нескромность, но не желаете ли на портрет сняться? — спросил вдруг Пролетарский
— В чем же здесь нескромность?
— Ваше время дорого.
— Не дороже вашего, я полагаю. Но мне портрет не нужен.
— Сейчас не нужен, а потом… И для истории: Александр Арехин перед битвой за шахматную корону.
— До шахматной короны далеко. А, впрочем, почему бы и нет.
Фотографий Арехина существует множество, вот и на всероссийском турнире запечатлели, и с Лениным за доской. Пусть будет ещё одна.
— Тогда, пожалуйста, встаньте сюда, — Пролетарский подвел Арехина к выделенному углу павильона. — Трость возьмите в левую руку…
— Я не пользуюсь тростью, — возразил Арехин.
— Это своего рода символ скипетра. Ну, и того, что вы готовитесь побить нынешнего чемпиона. В фигуральном смысле, разумеется.
Арехин покорился. Взялся за портрет…
— А в правую возьмите сигару.
— Я не курю сигары.
— Сигара кубинская, и это тоже символ, — Пролетарский достал из ящичка сигару, на вид свежую. Откуда, интересно, он их берёт? Поступь новой экономической политики?
Прежде чем снять портрет, Арехину пришлось причесаться, почистить пиджак, брюки и даже туфли, несколько раз менять позу, меняя трость и сигару местами. Но очки снять он отказался категорически:
— Это тоже, если хотите, символ.
— Какой же, позвольте спросить?
— Многозначный. Ответ Малевичу.
Пролетарский только хмыкнул, но настаивать не стал. Вспыхнула обсыпанная магнием бумажка, и действо свершилось.
— Кстати, вы заметили, что люди последнее время сильно изменились? — сказал Пролетарский. — Я имею в виду физически.
— Вы находите?
— Это очевидно. Прежде всего рост. Фотограф это сразу замечает, камера — тот же ростомер. После войны мужчины стали ниже на восемь сантиметров.
— И чем вы это объясняете?
— Призывают-то в первую очередь здоровяков, кровь с молоком. Когда их выбьют, идет в дело второй сорт, третий… Сколько богатырей полегло на войне? А в мелкого и попасть труднее. Но это только начало.
— Начало чего?
— Те, погибшие на войне здоровяки, парни лет двадцати, потомства зачастую и не оставили. А кто по всяким врожденным и приобретенным болезням от войны освобождались, те сейчас и дают основной приплод. На детей посмотрите, на вид, на повадки…
— Я посмотрю, — серьезно сказал Арехин.
— Вам не до этого, я понимаю. Но если лет этак через пятнадцать-двадцать случится новая большая война, особенно победоносная, то человека, к которому мы привыкли в девятнадцатом веке, найдешь разве в фотографических альбомах. Да и то… Кто-то альбомы и сохранит, а большинство, пожалуй, и выбросит. Чтобы не смущали. Останутся архивы мастеров разве…
— Вы полагаете, что их уничтожат?
— Кого? Мастеров или архивы? — вопросом на вопрос ответил Пролетарский. — Хотя это софистика, уничтожение одних обязательно сопровождается уничтожением других.
— И кто же будет уничтожать ваши архивы? Враги, интервенты?
— Почему же непременно враги? Злейший враг мастера — время, преломляющееся в общественном вкусе. Где они, томы Тредиаковского, Кантемира и Хераскова? Впрочем, враги тоже найдутся, как же без врагов. Но не будем о грустном. Куда прикажете прислать фотопортрет?
— Знаете, оставьте у себя. Я сам за ним зайду, — и Арехин решительно распрощался с Пролетарским. Не хотелось ему углубляться в дебри искусствознания. День солнечный, новая экономическая политика набирает обороты, в чайных появились бублики, жизнь определенно карабкалась в зенит. Вот только последние калоши оприходовали. Чушь калоши. Предрассудок,
