Но уж точно не просто так.
— Отвертится — это вряд ли. — Я вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Похоже, тут в другом дело: его ведь нам свои же и сдали. Как барана под нож пустили, получается.
— А чего б такого не пустить? — отозвался Геловани. — Речь произнес. Дело свое сделал. Теперь можно хоть на каторгу, хоть в петлю, мучеником за общее благо.
— А как же Велесова ночь? — Я на всякий случай чуть понизил голос. — Для ритуала колдуну нужно пять человек, а он уже и так лишился троих.
— Ну… полагаю, с этим у него трудностей уж точно не возникнет. Не забывай, капитан — мы в блистательном Санкт-Петербурге. — Геловани мрачно усмехнулся. — Здесь всегда хватало тщеславных идиотов, готовых рискнуть и честью рода, и даже собственной головой.
— Увы, тут вы правы, Виктор Давидович. — Я против своей воли вспомнил печальную участь старика Вяземского, Меншикова, Милютина и его превосходительства генерала Валуева. — Иначе колдун вряд ли смог бы с такой легкостью находить себе сторонников.
— Так что я бы на твоем месте сейчас думал вовсе не про Сумарокова. — Геловани махнул рукой. — А о том, что бы ты сам сделал на месте заговорщиков.
— Я бы в первую очередь заподозрил, что коварный и двуличный Волков, получив от ее сиятельства графини заманчивое предложение, тут же побежит докладывать начальству, — проворчал я. — То есть, вам. Или лично его величеству.
— Верно мыслишь, капитан. — Геловани кивнул, чуть наклонился чтобы устроиться поближе ко мне, и закончил: — Значит, у них есть план и на такой случай.
Я молча кивнул и выбрался из кресла. В этой части зала размещались полицейские чины и сам государственный обвинитель. Формально я имел отношение и к первым, и даже ко второму, однако все-таки предпочел устроиться чуть подальше, среди «болельщиков» — почетных гостей и назначенных высочайших повелением заседателей. Там можно было обсуждать происходящее, не стесняясь в выражениях, да и вид с верхних рядов открывался поинтереснее.
— Владимир Петрович, давай к нам! — Иван хлопнул ладонью по пустующему креслу между собой и Горчаковым. — Сейчас приведут…
Не успел я усесться, как со стороны трибуны послышался грохот деревянного молотка, и все разговоры в зале моментально стихли.
— Владимир Александрович. — едва слышно прошептал Иван, вытягивая руку. — Мой почтенный дядюшка.
Разумеется, я уже успел узнать крупного мужчину с пышными усами, которые срастались с наполовину поседевшими бакенбардами. Облаченный в парадную форму генерала от инфантерии великий князь Владимир Александрович Романов — брат императора — занял место за столом председателя, сменив на сегодня возглавлявшего Государственный совет старика. Если память мне не изменяла, в моем мире его высочество после войны мало интересовался политикой и почти отошел от дел, однако в качестве командующего гвардией успел поучаствовать в подавлении революции девятьсот пятого года.
Ходили слухи, что он лично отдал приказ стрелять по рабочим в день, который потом назвали Кровавым воскресеньем. Вряд ли хоть кто-то точно знал, так ли оно было на самом деле, однако я ничуть не удивился подобному выбору государя. Суд над Сумароковым обещал стать одним из самых громких и значимых событий нынешнего года, так что возглавлять процесс его величество назначил человека опытного, решительного и, что куда важнее, полностью лояльного собственному роду и короне.
— Ну, сейчас он им задаст! — Иван радостно потер руки. — Пощады не будет.
— На месте вашего высочества я бы не радовался раньше времени, — тихо проговорил Горчаков. — У Сумарокова хватает друзей в этом зале. И один из лучших столичных адвокатов.
— Кто? — фыркнул Иван. — Этот худосочный сопляк?
— Это Павел Чехов. Любимый ученик Анатолия Федоровича Кони. — Горчаков недовольно нахмурился. — Удивительно, как его вообще уговорили взяться за это дело!
Пока великий князь Владимир Александрович зычным голосом зачитывал положенное по регламенту вводное слово председателя, я разглядывал защитника Сумарокова — светловолосого парня примерно моих лет. Гладко выбритого, поджарого, с цепким внимательным взглядом.
И спокойного, как бронепалубный крейсер. Чехов всем своим видом излучал уверенность. Если не в благоприятном — для подсудимого, конечно же — исходе сегодняшнего процесса, то в своих силах уж точно.
Весьма странно для молодого адвоката. Покровители и друзья Сумарокова вряд ли были стеснены в средствах и могли позволить себе лучшего законника… из тех, кто вообще согласился бы защищать обвиняемого в государственной измене аристократа. Даже блестяще проделанная работа в таких случаях запросто поставит на карьере жирный крест, так что возьмется за нее или сумасшедший, или дурак.
Или тот, кто знает куда больше, чем сам председатель и все полицейские чины с канцеляристами вместе взятые.
Дураком Чехов определенно не был, сумасшедшим тоже, и я в очередной раз пришел к выводу, что заседание Верховного суда запросто может оказаться спектаклем, в котором и мне, и Геловани, и всем, кто сегодня собрался в зале Мариинского дворца, давно прописаны роли — каждому своя.
И Сумароков, похоже, уже начал играть самого себя — перепуганного, усталого и несчастного человека, которого ненадолго выпустили из застенков Петропавловской крепости лишь для того, чтобы уже совсем скоро отправить в место куда более неприятное. На бледном лице его сиятельство не осталось никакой надежды — только обреченность и глухая тоска.
Правда, в искренность этого смирения я почему-то не верил.
— … князю Павлу Антоновичу Сумарокову. — Владимир Александрович закончил вступительную речь и чуть привстал, нависая над сидящим внизу чуть левее от трибуны подсудимым. — Вам есть, что сказать в свое оправдание?
— Разумеется, ваше высочество, — слабым голосом отозвался Сумароков. — Однако перед тем, как мы начнем сам процесс, я бы хотел… я бы хотел кое в чем признаться.
По рядам пробежал нестройный шепот. Члены суда и почетные гости изрядно удивились — и не без причины. Наверняка чуть ли не каждый в зале ожидал от процесса всяческих сюрпризов.
Но уж точно не такого.
— Разумеется. — Владимир Александрович чуть склонил голову. — И в чем же вы желаете признаться?
— Я, князь Павел Антонович Сумароков, находясь в здравом уме и твердой памяти, перед лицом членов Верховного суда, законных представителей его императорского величества и всем дворянским сообществом сознаюсь в многочисленных преступлениях, совершенных против народа и отечества. — Сумароков поднял голову и посмотрел куда-то вперед, в зал. — И считаю себя виновным в темном колдовстве, а также убийствах, совершенных мною прямо или косвенно.
В зале вдруг стало так тихо, что я отчетливо услышал, как скрипит моя собственная шея, поворачивая голову туда, где сидел Геловани. Когда наши глаза встретились, его сиятельство поджал губы и едва заметно кивнул. Видимо, подумал ровно о том же, что и я:
Запасной план у колдуна действительно имелся.
Глава 32
— Павел Антонович… потрудитесь объясниться, — кое-как выдавил председатель. — Что именно вы подразумеваете под этим самым… колдовством?
Великому князю явно было не слишком просто подобрать нужные слова. Он наверняка знал о событиях в Петербурге немногим меньше венценосного брата. Как и все вокруг — и Горчаков со своей свитой, и члены Госсовета, и особо назначенные чины, собравшиеся сегодня здесь, и уж тем более верхушка «левых» в силу положения не могли не входить в круг осведомленных и о загадочном чернокнижнике, и о его деяниях. Однако говорить об этом публично пока еще стеснялись. Все до единого — именно поэтому внезапное признание Сумарокова… скажем так, подрезало даже самые бойкие языки.
— Что именно я подразумеваю, ваше высочество? Полагаю, всем здесь известно, что Талант, который мы по божьей милости наследуем от наших отцов, представляет собой не только особые способности рода. — Сумароков говорил медленно и негромко, будто читал вслух книгу. — Он также является и энергией, особой благодатью, если хотите. И тот, кто изучит правильную последовательность действий, обычно именуемую ритуалом, способен направить эту самую энергию…
