– Ну, а этот Френдли, он же тоже бессмертный?
– Френдли? – встрепенулся Эдвард. – Нет, еще со студенческих лет он был трусом и хлюпиком. Когда газеты затрубили о смелых, его-то в городе не было: пас у бабули коз на ферме.
Саймон, потирая руками вспухший затылок, сквозь головную боль пытался соображать.
– Эй, слушайте, мистер! – до Саймона дошло, – так вы, если весь этот мусор насчет бессмертия – правда, посылаете меня разрывать косточки человека, подохшего Бог весть сколько лет назад?!
Эдвард хватанул губами воздух. Только тут он припомнил странную заметку в старом журнале. Какой-то доморощенный мыслитель разглагольствовал о памяти человека и ее свойствах. Да, живучесть клеток, их способность делиться и воспроизводить себе дубликаты, все это даст человеку возможность жить вечно. Но невозможно вечно любить, вечно страдать, вечно стремиться куда-то. Все эти понятия, все эмоции человеческой души и существуют лишь потому, что они мимолетны и, сменяя друг друга, от доверчивой восторженности детства до унылого ожидания смерти в старости, подготавливают человека к тому, чтобы научиться не быть. Небытие – вечно. Псих-генетик, поработавший над десятком парней, упивавшихся собственной неповторимостью, встал у природы посреди дороги. Память, спасаясь от пустоты и бесполезности, раз за разом прокручивала те из событий, которые спрессовались, успели уместиться в от и до обычного века, отпущенного человеку. Все остальное – живущее небытие.
Эдвард Бредли так ясно увидел мелкий типографский шрифт, словно кто-то поднес к газете ярко горящий светильник. Свет резанул по глазам, калеча мозг ударившим фонтаном крови.
Эдвард Бредли ел, пил и жил, мечтая убить человека, который давно умер. Последнее сильнодействующее лекарство, удерживавшее нить между миром и Эдвардом, оказалось лишь паутинкой в осеннем лесу,
Эдвард попытался встать с кресла. На подгибающихся ногах приблизился к двери с кодовым замком и с ужасом сообразил, что забыл самим им придуманную комбинацию цифр.
Сухой кулак слабо ударил бронированную плиту. Ногти поскребли металл и соскользнули.
Эдвард Бредли застонал без голоса и упал, уткнувшись носом в ковер.
Саймон Филлипс не сразу понял, что оказался замурованным один на один с мертвецом в стальном бункере.
– Пинни! – Розалинда привстала на носки и звонко чмокнула полицейского, ничуть не смущаясь его спутников.
Трейси, скрывая омерзение, старалась не касаться сальных поверхностей и грязных тел. А если бы можно было, то и не дышать.
Вновь прибывшие тут же оказались в густой толпе.
– Так это и есть то чучело, которое ты… – Трей не знала, что за слово побольней придумать, – с которым ты вступаешь в физические контакты?
Розалинда отпустила Пинни, которому что-то нашептывала на ухо и удивленно воззрилась на Трей. Так рассматривают незнакомого зверька: любопытно, но может цапнуть.
Окружающие притихли и угрожающе подтянулись.
– Это я-то чучело? – дружелюбно сверкнула зубами Розалинда.
Девушки стояли друг против друга.
Кто-то в толпе восхищенно ахнул:
– Да это ж как в книжке «Принц и нищий»! – и тут же умолк под шиканье остальных.
Берни Бернс не вмешивался, присматриваясь к незнакомому мужчине. Пожалуй, бицепсы того уступали в силе мускулам Бернса.
А Спракслин, давно разглядевший предводителя шайки, теперь старательно делал вид, что оценивает фигурки девушек. Трей и Розалинда и в самом деле были похожи: черные волосы, зеленые глаза. Розалинда чуть выше и сухощавей. Но сравнение, однако, было не в пользу Трейси.
В Розалинде – порывистость, страстность, буйство резко очерченных линий, где ни одной – лишней или нечеткой.
Трейси – словно ее размытое отражение. Мягкая линия носа, безвольный подбородок, девушка походила на восковой цветок, в то время, как Розалинда была растущим цветком шиповника, малиново светящимся где-нибудь на июльской поляне.
Две женщины из разных миров словно воплощали собой наземный город и жителей подземелья.
– Поединок! – выкрикнул Бредли.
Не успел Спарки и его команда опомниться, как грязные тела образовали круг, рассевшись на деревянных ящиках, старых колесах и просто на корточках.
Обитатели подземелий, где разнообразие было острым блюдом к обеду, всегда готовы повеселиться на дармовщину.
Время от времени поединки объявлялись и раньше.
Сосед украл у соседа из фанерной коробки помятую банку консервов. Кто-то обозвал другого в глаза подлецом.
Девушка из Верхнего города, так, чтобы не ломать язык, внизу называли Лос-Анджелес, оскорбила всех, дав понять, во что обитатели верха ставят своих сородичей.
Сникс, Заклин и Пинни встали стеной, отгораживая Трей от полуголых тел, возбужденных предстоящей дракой.
Спракслин сориентировался быстрее.
– Один на один – и победителю отдают побежденного!
Толпа одобрительно загудела. Условия были серьезные: сразу видно бывалого бойца.
Тут же доброхоты притащили кованный железом сундук.
– Я – Томми Медведь, – похлопывая ладонью о ладонь в круг вошел гигант.
Стянул через голову куртку. Огляделся и бросил одежду девушке с серьгами-пауками в ушах.
Спарки с уважением оглядел выпирающие из-под кожи слои мускулов на плечах, грудной клетке. Впалый живот был словно вылеплен из пластика.
Чарли с приятелем, поднатужившись, откинули крышку сундука.
Сверкнула сталь ножей, кинжалов, платиновых наконечников для стрел. Спракслин только в исторических книгах читал о палицах и булавах, в беспорядке сваленных в сундуке.
– Ты имеешь право выбора оружия, – великодушно оскалился гигант.
Спарки сделал вид, что перебирает острые железки. Взвесил в руке обоюдоострый меч с клинком в половину человеческого роста. Отброшенное оружие коротко звякнуло.
– Две руки! – наконец решился Джон, выставив вперед растопыренные ладони.
В глубине души Спарки понимал дикость поединка. Он, давний наследник многих веков цивилизации, будет, как питекантроп из пещеры, биться насмерть за самку. Но Джон уже чувствовал зуд хорошей драки. Краска залила щеки, заставляя сердце биться ритмично и быстро, толчками обновляя кровь в венах.
В каждом из нас, в душе любого живет этот темный зверь, время от времени просыпаясь и ненавистью подступая к горлу.
Противник Джона внешне был спокоен, лишь пожал на предложение Спарки плечами, от чего змеями заиграли мускулы.
На Спракслина в толпе почти никто не ставил.
