Грег оглушительно — некоторые посетители кафе даже обернулись в его сторону — захохотал. Он вообразил, как полноватый Эдерс, распушив усы, прыгает за висящим на шнурке помпончиком и при этом мяукает басом. Выглядело действительно потешно.
Юта недоуменно распахнула глаза. Спросила растерянно:
— Я сказала что-то не то?
— Именно то, — Фрэнк смахнул набежавшую слезу. — Простите. Но я представил, как Макс забавляется с бумажкой. При этом почему-то на его шее висел фонендоскоп. Извините, ради бога. Ох. Ну а другие? — спросил, отсмеявшись.
— Дядя Мартин и по характеру, и немного внешне — у него глаза такие же — похож на папу. Добрый и надежный.
— О-о-о! — Грег поднял палец. — Надежный и душевный. Очень точно подметили. Я своего отца не помню, вернее, никогда не видел, но хотел бы, чтобы он был таким, как Кребс или Мартин. Я благодарен судьбе — она свела меня с этими чудесными людьми. Всем, что во мне есть хорошего, если, конечно, есть, — я обязан им. А что думаете о русском?
— Миша странный. Мне не приходилось общаться с русскими, я его не во всем понимаю. Но кажется, у него большое горе, что-то тяготит душу. Иногда это проскальзывает в разговоре, хотя он и пытается скрыть.
— Да, Юта. Уваров из тех, кто особенно остро переживает несправедливости. Болезненно реагирует на оскорбление человеческого достоинства. Он эмоционален и раним, как ребенок. Людские подлости оставляют на его сердце кровоточащий рубец. — Сделал паузу и спросил внезапно: — Ну а я? — Весь напрягся, ожидая ответа.
— Вы? — Юта вздрогнула и чуть не выронила стакан. — Вы? — Она опустила ресницы и прошептала: — Вас я люблю, Фрэнк. Вы самый дорогой человек, самый родной.
— Господи, Юта! — воскликнул Фрэнк и замолчал.
Где-то из глубины сознания выплыла О'Нейли, предстала как живая, показалось — он даже слышит ее голос и ощущает аромат лаванды. Словно лезвием бритвы полоснули по сердцу, перехватило дыхание.
— Господи, Юта, — повторил и побледнел.
— Да, Фрэнк. — Она вскинула ресницы. — Это началось, когда я увидела вас впервые в «Гонолулу». Я сразу подумала, какой вы смелый и красивый, но… несчастный. Я смотрела, как вы водите крючком по столешнице, о чем-то задумавшись. Вы были совершенно не похожи на наших обычных клиентов, будто с иной планеты. Мне хотелось подойти, успокоить, погладить ваши волосы, согреть. Я страдала вместе с вами. И боялась, дрожала от ужаса…
— Чего боялись?
— Вдруг вы пойдете на стриптиз. Я бы не вышла на сцену, бросила бы все и убежала. — Она закрыла ладонями лицо. — Когда вы заходили вечером, я была как на иголках, молила бога, чтобы вы не направились смотреть выступления.
— Вот никогда бы не подумал, что так заставлял кого-то переживать. — Боль от воспоминания о Джин уже отпустила, он попытался шутить. — Но, видит небо, я ни разу вас не подвел. Ни разу. Хотя, признаюсь откровенно, иногда появлялись такие гнусные мыслишки. Но вы, Юта, мне всегда нравились, я восхищался вами.
— Это вы говорите по доброте. Вы никогда меня не сможете полюбить. Вы меня презираете?
— Это почему же? — Грег вскинул брови, затем хитровато прищурился. Чувствовалось: он несерьезно воспринимает их разговор о любви. Принимает его со стороны Юты как восторженное обожание.
— Потому что на меня… Смотрело столько посторонних мужчин. — Она всхлипнула. — Мне было стыдно и противно.
— Успокойтесь. Ну не плачьте. Я презирал тех, кто вынудил людей заниматься этим. Доведенные до отчаяния граждане богатой страны идут на все, лишь бы их близкие не умерли с голоду. Меня потрясло ваше мужество и благородство, ваша самоотверженность. Я восхищался вами.
— Да-а, восхищались. А они хихикали. — Она шмыгнула носиком.
— Не стоит вспоминать об этом. Если бы я встретил вас эдак лет десять назад, то обязательно бы влюбился.
— Правда, Фрэнк? — Она отняла ладони от лица и широко распахнула глаза. Щеки залил румянец. На ресницах блестели слезы. — Это правда, Фрэнк? — повторила шепотом. — Несмотря на то, что я выступала там, на сцене?
— Я люблю, — он запнулся, — я полюбил бы вас всякую. А то, что вы совершали ради высоких идей, не унижает, а возвышает. Я преклоняюсь перед вами, моя маленькая героиня, считаю самой чистой и честной на свете. — Грегу стало вдруг грустно. Грустно от того, что он не имеет права любить эту чудесную девушку. Правда, он не отдавал отчет, кто установил такое право, но подсознательно понимал, оно есть. Она ему обязана, и это будет стоять между ними непреодолимой преградой. Добиваться ее любви казалось ему вымогательством, чем-то непорядочным.
— Но почему вы сейчас меня не любите? — Голос Юты звучал умоляюще. — Почему не видите во мне женщину?
— Потому что я намного старше. Ваше отношение расцениваю как детское обожание и порыв благодарности.
— Но я-то люблю вас по-настоящему!
— Разлюбите. Это увлечение. — Он глубоко вздохнул. — С годами пройдет. Вы меня просто выдумали и идеализируете.
— Нет! Вы мне снитесь каждую ночь, только о вас и думаю, мне никто больше не нужен. Попрошу доктора, пусть меня состарит. Я люблю вас, Фрэнк. — Она спрятала личико в ладони. Несколько секунд всхлипывала. Затем сказала доверчиво: — Чтобы между нами не стояли деньги — скоро верну. Мама откладывает больше половины моего жалованья. Она взяла работу на дом — делает с малышками бусы из бисера для какого-то ателье. Фрэнк, я не могу без вас. Ну поймите же, я люблю вас.
— Разлюбите, — чужим голосом безнадежно произнес Грег, словно сказал сам себе. — Разлюбите, — повторил еле слышно. — От этого не умирают… Молодость свое возьмет…
В холле было уютно. Верхний свет выключили. По углам настенные бра в виде маленьких факелов придавали обстановке интимный колорит. Трудно было понять, откуда льется музыка — медленный блюз. Пахло, как выразился доктор, красивой женщиной.
Фрэнк и Юта танцевали. Девушка положила голову на его плечо и опустила ресницы.
Эдерс умиротворенно улыбался. На вздувшемся после обильной еды животе на рубашке расстегнулась пуговка. Уваров исподлобья наблюдал за кружившимися в танце. Мартин перекладывал на тарелки из большого блюда розовато-оранжевых усатых омаров, источавших укропно-лавровый дух.
— Вы взгляните-ка на них? — Доктор толкнул физика локтем. — Идиллия. Они светятся изнутри. Эх, любовь, любовь…
— Только и делаю, что смотрю, — ответил Уваров.
— И как впечатление?
— Сдается мне — им очень и очень хорошо.
— Господи! Хорошо! — передразнил Эдерс и оттопырил нижнюю губу. — Да они сейчас у черта на куличках. В волшебной и благоухающей розами стране. Они и нас-то, наверное, не замечают. Где уж, любовь эгоистична.
