Марлен замолчала. Я тоже молчала, гораздо лучше перепуганной девчонки понимая, что произошло. Они все поступили правильно, мои ребята. Даже слишком правильно — о том, что будет с Алиссондрой, когда обнаружат подлог, я запретила себе думать. Единственным шансом агентов выжить было напасть первыми и перебить всех штурмовиков, поскольку улететь мы уже не могли — этот корабль уже никогда и никуда не полетит. И основные силы были брошены на это.
Значит, не помогло, не хватило. Сил.
Ладно, потом подумаю. Иначе сил не хватит и мне.
— Меня-то вы как нашли?
— Алиссо дала это, — Марлен кивнула на свой радар, засунутый за ремень. — Если понадобится искать…
— Ладно, — я вздохнула и поползла к двери в коридор. Девушка двинулась на полкорпуса впереди, отпихивая с моей дороги препятствия полегче. Да, фарры, самоубийство отменяется по техническим причинам, как ни хотелось сделать красивый жест напоследок. И буду я сейчас, забившись в какой-нибудь тихий уголок и вопя трехэтажным матом от боли, за пару часов сращивать то, на что по уму нужно потратить неделю. И если меня не убьет болевой шок и прибежавшие на шум штурмовики, буду потом шарить по кораблю, выискивая кислородные баллоны с масками, поскольку времена, когда собственные легкие можно было заставить дышать любой гадостью, для меня прошли безвозвратно, а у Марлен такой возможности не было никогда. А там уже и усилитель можно поискать — чай, не помрем от голода до прибытия кавалерии.
К сожалению, все эти планы имели одно слабое место, и мироздание не постеснялось ткнуть меня в него носом — завернув за очередной поворот коридора, Марлен тихо охнула, а секунду спустя на мой затылок с размаху опустился приклад.
Глаза я открыла в уже знакомом грузовом отсеке. На руках матово поблескивала риатиновая сетка. Связывать калеку, видимо, побрезговали. Идиоты. Во-первых, риатин не такая уж панацея от ментальных фокусов со стороны противника, а во-вторых…
Откуда-то справа послышался тоненький вскрик.
В паре шагах от меня, сидя на полу, рыдала Марлен. Над ней стояло около десятка безликих фигур, одетых в темное, с штурмовыми стволами за плечами. Причитания, перемежающиеся вскриками, переросли в совсем по-детски горький плач. Неприятно кольнуло сердце. Эхо разбегалось волнами, и, отражаясь от стен, множилось, множилось, множилось… и вот уже в темном стальном коробе рыдают десятки, сотни детей.
Я мотнула головой, отгоняя эхо. Звякнула металлом сетка на руках, темные фигуры обернулись с каким-то детским удивлением — жива? Правда? Ну и ну…
А хрупкая фигурка в черной форме с чужого плеча вскочила с пола и бросилась ко мне. Подбежала и спряталась за моей спиной от темноты.
Через долю секунды на меня в упор смотрело полдесятка дул, кто-то бросил: «Да оттащите вы ее, уже давно нужно было отходить»… Один из наемников сломал строй и шагнул вперед, мельком встретившись со мной взглядом.
Я знаю, что такое «отход». Уничтожение лишнего груза. И лишних пленных.
Девочка за моей спиной, по сути, лишняя тоже. Пройдет половина сезона, и ее «утилизируют» точно так же.
В ушах гуляло эхо детских слез, всех слез, которые я слышала за свою жизнь. Гуляло и не находило выхода, множась где-то внутри и заставляя сердце болеть. Ему вторил неслышный, тоненький, но такой реальный голосочек неродившегося ребенка, который оплакивал свою мать. Он стонал в моей голове, стонал и просил за себя и за нее. Почти словами. И я почти слышала его…
И потому, когда мужские руки потянулись мне за спину, к той, за кого просили, я дернула за рукоятку, торчащую из чужой кобуры, вырвала пистолет и нажала на курок. Полдесятка стволов рявкнули разом, но навстречу слепым глазкам пуль полетели детские слезы. Эхо плача детей всего мира, слабые отзвуки чужого горя и обиды, сила чувств маленькой женщины, обреченной до конца жизни нести на плечах тяжкий груз, но главное — слезы неродившегося ребенка, просящего за свою мать. Эхо, сплавленное воедино лазурным, отмытым этими слезами сиянием случайного прохожего — меня, сиянием, никогда еще не бывшим столь чистым и никогда не горевшим так ярко, совершая невозможное…
Риатин вспыхнул и осыпался бурой пылью. Пули ушли в потолок, сметенные одним силовым ударом, за ними полетели винтовки. На кончиках пальцев заплясал холодный голубоватый свет безграничной власти… А в горле заклокотала кровь. Нужно еще, совсем немного… даже если уже нельзя.
Меня же попросили…
Я сплюнула красный сгусток и решительно подняла горящие слепящей лазурью руки. Испуганно пискнула Марлен, деревянными болванчиками начали падать на пол парализованные штурмовики.
Когда-то давно мне не нужен был физический контакт. Мне не нужно было ничего.
Да и сейчас не нужно. Но за сломанные замки придется заплатить дорого. Очень дорого.
Я улыбнулась — все-таки получился красивый жест.
Напоследок.
Мелькнула мысль, что как раз напоследок стоило бы отправить весточку в Корпус — теперь-то я это могу безо всякого усилителя, а вот девочка через пару минут останется с кучей паралитиков, слабо отличимых от трупов, и одним настоящим трупом — как бы мой героический порыв не прошел зря… И в этот момент во лбах еще остававшихся на ногах штурмовиков начали появляться маленькие круглые дырочки.
А мой собственный лоб быстро и очень качественно встретился с полом из стальных листов. Из глаз вперемешку посыпались искры и слезы, в голове зазвенело, и сияние на кончиках пальцев опало, будто накрытое толстым одеялом.
Теперь, когда на руках не было риатина, мне не понадобилось даже оборачиваться, чтобы узнать, чья рука с таким чувством треснула меня по затылку.
Где-то у меня за спиной провалилась в глубокий обморок Марлен, но сейчас это уже было не важно.
— Додумалась! На тот свет захотелось поэффектнее?! — в этом вопле есть что-то настолько беспомощное, что по моей истерзанной душе разливается почти божественная благодать.
Задираю голову высоко-высоко, щурясь против света пляшущего у лица подствольного фонарика, и улыбаюсь улыбкой совершенно безумной:
— Ага…
— Ага?! — огромная темная фигура, нависшая надо мной, со зловещим шипением опускается на корточки, хватает мои безвольно опущенные кисти и трясет ими у меня перед глазами: — С каких это пор фарра стала великой альтруисткой?! Решила попробовать в кои-то веки?… А теперь смотри, чего стоит любовь к ближнему!
Я смотрела. На расслоившиеся ногти, почерневшую, растрескавшуюся, всю в бурых прогоревших чешуйках кожу, на негнущиеся, застывшие в судороге пальцы. Больно не было.
