20 ноября
Катру говорит, что раньше, чем через полтора-два месяца, я отсюда не выйду. Кандидаты продолжают изощряться в способах провала экзамена.
Умник. А сам ты с какого раза сдал? Снова стихи. Ожидание выхода. Какие-то имена, выписанные столбиком. Записи становятся все более редкими и скупыми. И наконец…
9 января
Завтра я ухожу. Три года, пять книг, которые мне никогда не придется опубликовать, и воспоминания на всю жизнь. Что бы ни произошло со мной в будущем, я всегда буду помнить эти годы. Так, наверное, Алиса, став взрослой, помнила свои детские приключения. По странности это место не уступает Стране Чудес. И тут тоже есть свой кролик. Завтра я выползу из норы и, как сова, начну щуриться от солнечного света. Завтра этот мир безвозвратно отойдет в область воспоминаний. Но это завтра. А пока надо придумать, как…
На этом строка обрывалась посередине страницы. Я перевернул лист, затем еще один, еще… Все они были девственно чисты. Машинально я долистал до конца тетради, но не нашел ничего, кроме небрежных росчерков на предпоследней странице. Голос, говоривший со мной из прошлого, умолк.
Я потер глаза. Внезапно навалилась усталость, сделав голову ватной, а веки тяжелыми. Надежды не оправдались. Вместо того чтобы удовлетворить мое любопытство, этот дневник подсунул набор каких-то неприятных неожиданных фактов, оставив после своего прочтения неясное щемящее чувство. Все, что я хотел — это узнать имя Зрителя и, возможно, еще две-три занимательные детали. А достались мне газовые трубы под потолком да нормальный человек, доведенный до сумасшествия. И ни слова, ни строчки, ни намека об имени того, для кого мы все это разыгрываем!
А ведь он знал. Знал с самого начала. Знал каждый день, каждую минуту. Но для него это знание было настолько очевидным, что ему даже не пришло в голову упомянуть имя в своих записях. Точно также он не описывал свою комнату или обстановку в Секции Встреч. Эта информация была слишком будничной, слишком скучной для того, чтобы уделять ей место в дневнике. То ли дело творческие замыслы или впечатления, вызванные бедным шизофреником. Неожиданно для себя я обнаружил, что старое стремление узнать, кто является Зрителем, никуда не ушло. А ведь уже давно мне казалось, что я выше этого, что меня это не касается и не интересует. Не раз я спокойно думал о том, что никогда не узнаю, кто из окружающих меня людей считает меня Пятым, и с какой-то странной гордостью радовался своему безразличию. Но оказалось, что при первой же возможности все безразличие слетело, как шелуха. Потрепанная тетрадь всколыхнула застарелое любопытство, и желание узнать правду разгорелось с новой силой.
Надо было идти спать. Хмуро зевая, я побрел в душ. Подставив лицо под тугие струи, я думал о своей находке, оказавшейся настолько бесполезной. Мною владело чувство досады. Так ребенок огорчается, разорвав блестящую упаковку подарка и обнаружив вместо долгожданного набора солдатиков скучную книгу. Ну что ему стоило упомянуть это имя? Хоть вскользь, хоть не напрямую. Мне бы хватило и тонкого намека. Хватило бы? Я вспомнил шелестящие страницы, абзацы, мелькающие перед глазами, свою торопливость и нетерпение. Какое там чтение между строк — я даже толком не читал многие строки. Как гласит старая китайская пословица, «трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если не стараться ее найти». Или «…если ее не искать»? Нечто подобное. Но смысл один и тот же. Так что расстраиваться рано. Сначала надо по-настоящему прочесть дневник. Именно прочесть, а не просмотреть. Не может быть, чтобы он не обмолвился об этом ни словом за три года наблюдений.
И утром я начал читать заново. Благо подозрений мое уединение не вызывало — ведь это был официально одобренный творческий запой. На этот раз процесс чтения был иным. Я не позволял себе пропускать ни одной строчки, ни единого слова. Но — напрасно. И нельзя сказать, чтобы мое внимание совсем не было вознаграждено. Обнаружилось несколько весьма примечательных фактов, упущенных во время гонки по страницам. Было, например, любопытно узнать, что Пятый встречался с Катру — и не раз, и не два. Хотя о чем они говорили во время этих встреч, осталось неясным. И характеристики актеров оказались не такими уж скучными, а даже скорее наоборот — весьма поучительными. И довольно странные детали, такие как внезапно появившаяся и неделю спустя так же внезапно исчезнувшая бессонница, щекотали воображение. Одного лишь не было на этих страницах: имени или намека на него. Только невинное и раздражающее своей безликостью слово «кролик» выскакивало то тут, то там.
Дойдя до сцены с выносом тела, я хотел перескочить ее целиком, так как очевидно было, что в это время Пятому было не до Зрителя. Но, решив быть последовательным, все-таки начал читать. И вновь тяжесть этого вечера передалась мне через короткие скупые фразы. Я как будто своими глазами видел нелепую, странно согбенную фигуру Шинава, темнеющую у моей двери. Я будто сам слышал его горячечный шепот: «…пришел Седьмой период. Последний…» И я тоже боялся, чтобы мы не попались на глаза тому или той, о ком он так навязчиво говорит… Что?! Еще не веря, отказываясь верить в абсурдность этих слов, я еще раз перечитал их. Потом еще раз. И еще. «Я пытался его успокоить. Боялся, что нас кто-то увидит. Что, если это будет тот или та, о ком он так настойчиво говорит?» Как это — «тот или та»? Это что — попытка иронии? Намек на то, что он такой женоподобный? Или на то, что она такая мужеподобная? Нет, в этот момент Пятому было не до иронии. Значит…
Все странности и непонятности этого дневника сложились вдруг в одну четкую и ясную картину. И пословица вдруг выскочила из глубин памяти, будто только ждала удобного случая. «Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно… если ее там нет». За три года Пятый не упомянул имя Зрителя по одной простой причине. Он его не знал.
Некоторое время я бессмысленно смотрел в стену невидящим взглядом. Знание, которое я с таким нетерпением искал, пришло, но пришло вывернутое наизнанку, сделав черное белым, а белое черным. Пятый не знал Зрителя. Ему было известно не больше, чем мне. Неожиданно в памяти всплыл Тесье и его слова: «Ваша группа должна заменить последних людей, которым известен этот человек». Ложь! Предыдущее поколение тоже не знало этого человека. Вот передо мной лежит немое, но такое красноречивое доказательство их незнания. Но зачем? С какой целью понадобилось внушать нам, что именно с нас начинается эпоха засекречивания?
Сдерживая эмоции и стараясь избегать скороспелых выводов, я выстраивал цепочку рассуждений. Мне было сказано, что Зрителю недавно исполнилось двадцать пять и что в течение трех-четырех лет можно будет определить, стареет ли его организм. Кроме того, меня пытались уверить в том, что личность Зрителя не являлась тайной для моего предшественника. На самом же деле меня обманывали. Предыдущему Пятому загадочный подопытный тоже не был известен. Следовательно, три с лишним года назад он уже выглядел как двадцатипятилетний, иначе его личность было бы невозможно скрывать. То есть тогда ему было двадцать два, сейчас ему двадцать пять, и для двух поколений актеров он неизвестен. В этом нет ничего странного, некоторые люди в свои двадцать два года выглядят старше, чем другие в двадцать шесть. Хороший вариант? Хороший. Красивый? Еще какой красивый. Только маловероятный. Даже слишком маловероятный. Если бы дела обстояли именно так, что мешало Тесье сказать мне правду? Однако он очень четко дал мне понять, что в режим секретности они стали переходить лишь год назад и что Зритель известен человеку, которого я сменю. Значит, у него была причина нагромождать эту ложь. Должна была быть. Такие как он ничего не делают без хорошей причины. А с хорошей не останавливаются ни перед чем. Что-то он хотел от меня скрыть. Причем в отличие от ситуации с именем подопытного хотел это сделать так, чтобы я не догадывался о самом существовании секрета. Это уже какой-то абсолютно другой уровень секретности. «…Тайна сия велика настолько, что даже знать о ней не пристало непосвященным». Но что он скрывал? Что стало бы мне ясно, если бы я знал, что Шеналю тоже не был известен Зритель? Точнее, что должно мне стать ясно сейчас, после этого нечаянного открытия? Что-то очень важное, что-то касающееся самой сути эксперимента… Что же это? Что? Возраст! Истинный возраст Зрителя.
