Раньше он спрашивал меня, чего мне больше хочется, но теперь я всего мгновение любовалась его красивым плоским животом, а в следующее на волю вырвались щупальца стаей фантастических морских существ, созданных из хрусталя и слоновой кости, с серебряными и золотыми прожилками, подчеркивающими их бледную красоту. Шолто наклонился ко мне, целуя, но прикасаясь ко мне не только губами, а и всей этой мускулистой шевелящейся массой. Он мог обнимать меня куда большим числом «рук», чем другие любовники. Самые крупные щупальца предназначались для переноски тяжестей; они обвились вокруг меня мускулистыми веревками, только в тысячу раз более мягкими и гладкими, мягче и глаже шелка и бархата. Обычные руки тоже не оставались без дела, он весь, весь его организм обнимал меня, прижимал, целовал.
Шолто импонировало, что я не отвергаю его нечеловеческую часть. Когда-то один вид его щупалец меня смущал… нет, пугал так честнее. Но где-то в разгар магии, нас соединившей, я поняла, что его отличие от других это совсем не плохо. Вообще-то, он смело мог хвастаться, что может делать со мной такое, с чем никто другой в одиночку не справится.
Щупальца поменьше, тонкие и способные сильно вытягиваться, несли на вершине маленькую красную присоску. Они щекотали мне живот и грудь, и я извивалась от их прикосновения, страстно желая, чтобы они скорей нашли свою истинную цель. Постепенно они добрались до сосков и присосались к ним так жадно и крепко, что я начала постанывать прямо в губы Шолто, стала гладить руками по мускулистой спине, забралась под живот, под упругий бархат щупалец, лаская их самую чувствительную нижнюю сторону. Шолто приподнялся на руках и больших щупальцах, пропустив тонкие щупальца мне между ног, чтобы поглаживать сверху, пока сам он начинает движение во мне.
Он знал, что мне нравится смотреть, как он входит в меня и выходит, но теперь, приподняв голову, я могла смотреть еще на щупальца, ласкающие меня в трех точках одновременно. Он задвигался быстрей, ловя ритм, глаза вспыхнули золотом и янтарем, и вдруг все его тело превратилось в сверкающее движение и свет. Вдоль щупалец золотыми и серебряными молниями проскальзывали разряды магической энергии. Моя кожа вспыхнула в ответ, словно внутри меня взошла луна — навстречу его сиянию.
У меня еще остались силы поднять руки и прикоснуться к извивающимся щупальцам, и под моими мягко светящими пальцами кожа Шолто вспыхивала цветными огнями — одна магия вызывала к жизни другую. И эта вибрация магии во мне, вокруг меня, рядом со мной будто призвала теплую волну, захлестнув меня наслаждением, заставив кричать и корчиться под ним. Ногти добрались до твердой гладкой плоти и оставили на ней следы. Мое наслаждение процарапало кровавые дорожки на расцвеченных огнями больших щупальцах, и кровь светилась собственным светом, рубинами рассыпаясь по моей лунной коже.
Голова Шолто свесилась вниз, волосы перевили все светящимися нитями — мы словно занимались любовью внутри хрустального кокона. И в неуловимый миг мы оба достигли пика, и наш совместный крик вспыхнул так ярко, что вся спальня заполнилась цветными отблесками.
Он рухнул на меня, придавив на миг своим весом; сердце у него колотилось так сильно, словно хотело выпрыгнуть из груди прямо мне в лицо. Потом он передвинулся, освобождая меня и давая возможность дышать. Щупальца померкли и лежали ослабевшей грудой, опустошенные, как и он сам.
Он перевернулся на бок рядом со мной, заново учась дышать, как и я.
— Я люблю тебя, Мередит, — прошептал он.
— И я тебя.
И это было истинной правдой в этот миг.
Мы с Шолто оделись и вышли к остальным, собравшимся в малой гостиной по соседству с кухней и столовой. Поскольку там не было стен в привычном понимании, я предпочла бы называть все помещение большой комнатой, но те, кто жил здесь дольше, называли ее малой гостиной, так что и мы приняли это название.
Хафвин с Догмелой сидели на самом большом диване, Догмела рыдала на плече у подруги. Их светлые косы так переплелись, что непонятно было, где чьи — оттенок волос у них был очень похож.
У стеклянной стены, сгорбившись, стояла Шаред; руки она скрестила перед собой, подпирая маленькие тугие груди. Не нужно было магии, чтобы ощутить исходящий от нее гнев. Ее золотые волосы сверкали под солнечным светом — они были по-настоящему золотые, как у Холода — серебряные, словно спрядены из драгоценного металла. Мне стало интересно, они у нее такие же мягкие, как у Холода?
Рядом с ней стоял Бри; его желтые волосы сильно проигрывали рядом с настоящим золотом Шаред. Он попытался тронуть ее за плечо и получил такой взгляд, что поспешно отвел руку, но продолжал что-то тихонько ей говорить. Очевидно, успокаивал.
Иви у раздвижной стеклянной двери негромко и торопливо объяснялся с Холодом и Дойлом. Баринтус и Гален стояли чуть поодаль, разговаривая; Баринтус казался взволнованным. Но, наверное, он тревожился из-за Догмелы с Иви, потому что если бы он понял, что с ним едва не проделал Гален, настроение у него было бы куда хуже. Попытка заколдовать равного себе у сидхе считается оскорблением — это заявка на превосходство, на обладание большей силой, чем тот, на кого накладывают чары. Гален ничего такого не подразумевал, но Баринтус наверняка истолковал бы все именно в этом смысле.
На коротком диванчике сидели Катбодуа с Усной, и она его обнимала. Вороново-черные волосы Катбодуа спускались до плеч, сливаясь с ее черным плащом, который на самом деле был мантией из вороновых перьев, но умел менять облик, подстраиваясь к обстановке, как это свойственно волшебным предметам. Кожа у нее казалась ослепительно-белой по контрасту с черными волосами, но я знала, что она не белее моей.
Рядом с монохромной Катбодуа Усна казался фейерверком красок. Он был раскрашен природой под трехцветную кошку: на лунно-белой коже были рыжие и черные пятна. В такую кошку превратилась его мать, когда была им беременна. Усна свернулся калачиком на коленях Катбодуа, как кот — насколько ему удавалось при шестифутовом росте. Волосы он распустил, они накрывали черную одежду и сияющую красоту Катбодуа пледом из мягкого меха. Катбодуа задумчиво перебирала его волосы пальцами, пока оба они смотрели на разворачивающиеся перед ними страсти. Выражение в серых глазах Усны, самой некошачьей его черте, и в черных глазах Катбодуа было до странности одинаковым. Они любовались суматохой безэмоционально, как это умеют животные. Усна когда-то мог превращаться в кота, а Катбодуа — ворона или ворону. В те времена ей не приходилось полагаться в разведке на глаза настоящих птиц. Оба они из-за этой способности меньше походили на людей или даже на сидхе, в них проступало нечто более древнее, близкое к природе.
