— Постой, Пешет! Постой! Нельзя так закрываться ото всех. Ты губишь себя! Тебе нужно вернуться в люди, обратиться к лекарям! Занимаясь самолечением, ты только усугубишь свое состояние! Послушай же меня! Мы все очень переживаем за тебя. Вся эта ситуация очень страшна, но нужно идти вперед, Имельда…
— Я подумаю, — хмуро отозвалась девушка, и мужчина сделал шаг назад, убрав ногу.
— Да, конечно, подумай, подумай… — дверь закрылась уверенно и беспрекословно.
Он убрал в скрытый карман платок, что мял в руках все это время, и развернулся, тяжело вздохнув. Его одолевали тяжкие мысли и воспоминания, и даже то, что он сделал задуманное дело и, его выслушали, не давало покоя.
Он поскреб бритую щеку и подбородок и пошел прочь. Миновал аккуратную тропку, витую калитку и кованый забор. И хоть пробыл на крыльце заветного дома мужчина не долго, на улице уже появились редкие прохожие. Ему навстречу попался замызганный подросток и торговка, направляющаяся на рынок. Мужчина отметил их присутствие, поправил воротничок-стойку своего гобона и пошел вдоль улицы, все дальше удаляясь от дома, что был так неприветлив.
Парнишка, прошедший мимо, проводил взрослого мужчину подозрительным взглядом и прошел тем же путем к злополучному дому. Проделав путь от калитки по тропке, подросток оказался перед дверью. Он обшарил дом хмурым взглядом и достал из кармана старой куртки свернутый вчетверо лист хорошей бумаги.
Развернув его, пробежал взглядом по строчкам и снова уставился на дверь. Рука со сбитыми костяшками неуверенно огласила дом стуком.
— Я уже сказала, что подумаю, — дверь распахнулась, чуть не сбив при этом нового гостя. Парень в последний миг сумел отшатнуться, прислушиваясь до этого к шагам по ту сторону двери.
Перед подростком предстала девушка, выше среднего женского роста, худая, с недовольными глазами цвета зрелой пшеницы. Вьющиеся волосы, которые спускались ниже лопаток, сейчас были мокрыми у лба, прядки прилипли к лицу. Девушке было плохо, она потела и мерзла одновременно.
Даже мешковатое домашнее платье не могло скрыть ее нездоровую худобу. Она была плотно замотана в домашний наряд, а темный кожаный корсет, который даже на вид был жестким, охватывал ее стройную талию и грудь, стягивая и удерживая ребра и позвоночник очень крепко. Увидев ее, первые модницы столицы заклевали бы худышку за ее вид.
Девушка тоже не теряла времени зря и буквально за несколько секунд смогла разглядеть парня с головы до ног. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Криво остриженные волосы топорщились в разные стороны. Было видно, что парень давно не мылся и, скорее всего, либо долгое время пребывал в дороге, либо жил жизнью уличного попрошайки. На нем была старая двуполая куртка на левом запахе (для бедняков) на несколько размеров больше, такие же бесформенные штаны, что должны были снизу подвязываться шнуровкой и лотами, но обувь была не та, что нужна, поэтому штаны были на икрах просто обмотаны какими-то обрывками грязной ткани. Обычные ботинки без жесткой подошвы были стоптаны. На плече болталась вещевая бесформенная сумка.
Он смотрел на нее с надеждой в голубых глазах.
— Кто такой? Что надо? — раздраженно спросила хозяйка дома.
— Мир имени вашему, госпожа. Я ищу Матильду Пешет. У меня есть адрес, но на домах нет номеров, ваш дом больше всех подходит по описанию… Вы не подскажете…?
— Она здесь больше не живет, — нахмурившись, произнесла девушка. Она по-прежнему стояла, распахнув дверь и держась за ручку.
— Как не живет? А где же… А вы не подскажете, куда она переехала? — парень был растерян.
— Конечно, подскажу, — преувеличенно благодушно произнесла девушка и тут же отрезала холодным голосом: — На жальник.
Эмоции парня моментально стали сменять друг друга на лице. В конце концов, он определился и, хмуро расхрабрившись, решил сделать единственное, что он считал верным в защите — напасть.
— Это не смешно! Вы что?! Что за шутки? Не знаете, так и скажите. Зачем же…
— Я не шучу, — без каких-либо эмоций произнесла девушка, обрывая поток слов растерянного и рассерженного парнишки. Услышав это, он застыл. — Матильда Пешет больше не живет здесь, потому что умерла.
От осознания того, что его не обманывают и не шутят над ним, мальчик опустил руки и выронил лист, что держал в руках. Девушка продолжала разглядывать гостя. Волосы были темные, чернильного цвета. Он был ниже среднего роста своих сверстников. Возможно, он даже комплексовал по этому поводу, но в данную минуту ему было плевать. Наконец, отойдя от ступора, парень сделал пару маленьких шагов назад. Его глаза стали наполняться слезами.
— Зачем она тебе? — Имельда изогнула вопросительно бровь, заинтересованно наблюдая за реакцией гостя. Ей становилось все интересней, зачем её мать ищет какая-то уличная шпана.
— Она… она… мама.
По щекам потекли слезы, и парень сорвался с крыльца, сбежав от расспросов.
Словно хотела что-то сказать, девушка осталась стоять на крыльце с приоткрытым от удивления ртом. Она проводила убегающего мальчишку взглядом и только спустя долгую минуту смогла прийти в себя.
Проморгавшись, она опустила взгляд на крыльцо, где стоял мальчик. Там валялся лист бумаги. С трудом его подняв, девушка развернула вчетверо сложенный лист. Было видно, что его не раз читали, снова складывали и вновь разворачивали. Но хорошая бумага все стерпела, хоть и выглядел лист потрепано.
Это было письмо. И увидев в нем знакомые крючковатые буквы, девушка чуть не осела на крыльце. Она прислонилась к дверному косяку и стала читать.
«Дорогой Митриш, поздравляю тебя с твоим днём рожденья. Прости, что не удаётся вырваться к тебе. Слишком тревожные времена настали, и я не могу рисковать тобой. Надеюсь, ты поймёшь. И ещё, конечно же, я надеюсь, что все обойдётся, и я смогу приехать к тебе хоть ненадолго. Я получила твою посылку. Спасибо. Мне очень понравился твой подарок. У тебя золотые руки. Я так счастлива, ты вырос таким, какой ты есть… и это, конечно, не моя заслуга. Спасибо Пэми. Она очень помогла нам с тобой. Кстати, как она поживает? Надеюсь, ее мигрени прекратились? Я переживаю за неё.
Ладно, сынок, это было отступление. А сейчас перейду к главному… тяжело мне это писать, но лучше сказать, как есть. Возможно, получится так, что мы с тобой очень долго не увидимся. Скорее всего, это мое последнее письмо. Не спрашивай, почему. Я не могу писать об этом в письме. Бумага так ненадёжна. Просто знай, что, если я не приеду в первом месяце лета, тебе нужно будет срочно уезжать. Пэми ничего не говори. Просто уезжай. До начала учебного года затаись, а потом приходи в мою школу. Там хорошие педагоги. В случае острой необходимости можешь обратиться к кому-нибудь из старых преподавателей некромантии, но сильно на их помощь не рассчитывай. Вообще ни на кого не рассчитывай. Доверия нет ни к кому. Просто учись там. Это твоя новая жизнь…
Еще хочу сказать пару слов о твоих способностях. Сразу их не показывай, помни, что я говорила. Все постепенно, тогда будет меньше вопросов.
Если Боги смилуются, увидимся. Я тебя очень люблю.
Твоя мама».
Имельда сглотнула вязкую слюну, вновь осмотрев округу. На улице уже появились редкие прохожие. Она кое-как заставила себя захлопнуть дверь, скрывшись ото всех. Девушку охватило смятение. Чувство обмана и непонимания захлестнули ее, руки задрожали, и постепенно дрожь охватила все тело. Так было всегда, когда в голове мысли отказывались подчиняться строгому порядку. Разом появилось множество вопросов, которые разрушили не так давно появившееся спокойствие. Голова разболелась, горло засаднило и сдавило, мешая нормально вдохнуть; Имельда глухо застонала. Она ненавидела это чувство, когда она чего-то не знала или не понимала, или не успевала понять; когда вся схема ее мира ломалась. Паника нарастала.
Она так старательно входила в это состояние спокойствия, так тщательно возводила свой карточный домик, строя его на уговорах самой себя; ей многое было непонятно в смерти родителей, в той трагедии, что случилась не так давно. Это ломало ее, но она жила с этим и ничего не могла сделать; приходилось лишь принимать ситуацию такой, какая она есть. И вот… у нее только начало получаться, как этот мальчишка все сломал! Он разрушил ее карточный домик!
