* * *
Не знаю, что больше вывело меня, то ли разговор с мамой и отцом, то ли "дружба" с проклятыми "нариками", то ли члены бюро парткома, но мой мозг кипел, как "разум возмущённый". Дальнейшая фраза песни: "Кто был ни кем, тот станет всем", будоражила меня.
И как только проснулся мозг, стали нарастать мышцы и попёрли результаты: отжимания, подтягивания, приседания на одной ноге, растяжка. Засох я во время болезни основательно, а мозг, сволочь, не хотел напрягать тело. Особо меня выручала скакалка, быстро поднявшая мою выносливость и "дыхалку" на недосягаемою ещё три месяца назад высоту.
Я рос, как на дрожжах.
В школе продолжала функционировать "разведшкола" и секция САМБО, хоть и чахленько. Светлана Яковлевна, моё желание вернуться в своё детище на постоянной основе, приняла с восторгом. Разрешила вести и платную, "кооперативную", группу для взрослых. Государство разрешило подобный вид деятельности, но только для организации "досуга" взрослых. Разрешило и секции рукопашного боя, но с условием строгого учёта учащихся. На каждого желающего изучать боевые искусства, которые мы называли "ногодрыжеством", заполнялась карточка с фото и отпечатками пальцев. Потому такой строгий учёт, что – "боевые".
Затащил в школу и Рошкаля, взяв его на "слабо", но до тренировки не допустил, так как он сова был вмазанный. Однако Женя проникся моим совершенством, значительно выросшим за десять лет и "наезды" нариков прекратились. Мне не хотелось начинать с ними настоящую войну, в которой пострадали бы все. Я бы точно сел, а они бы потеряли минимум – здоровье.
– Гена завтра приезжает, – сказала мама. – Звонил сегодня. Надо матрас с антресоли достать.
– О! – Крикнул папа из спальни*-. – Хоть на троих выпьем. А том мне с сыном пить… не удобно… А одному не хочется…
Папа пил мало и редко, а я совсем перестал. Постоянная с детьми обязывала. Да и стала замечаться "отдача" после застолья в спортивных результатах. Двадцать семь всё-таки намедни стукнуло.
– … в ходе программы импортозамещения, вызванной введёнными США санкциями в СССР в 1986-87 году открылось пятьсот тридцать два новых производства ранее не выпускавшейся продукции, – изрёк диктор "Голоса Америки из Вашингтона". – Запущены заводы по производству карбида кальция, этиловой жидкости…
– Наконец-то, – раздался возглас отца. – Карбид стали у нас делать! Ну надо же!
– А этиловая жидкость это что, спирт? – Спросила мама. – Вроде, много его у нас…
– Нет! Это для повышения октанового числа в топливе… Бензин делать, – сказал я. – Мы в институте по "военке" проходили.
– … фосфорных удобрений, веществ для кожевенной промышленности, полиэтилена, пластмасс…
– Во попёрли наши, – папа выглянул в зал. – Есть что с Геной обсудить.
– Да он и ночевать не будет, – сказал я. – Снова к друзьям, а потом в гостиницу. Не по размеру ему наши диваны. Да и дела…
Маме взгрустнулось. Мы любили его. Он всегда был спокоен и выдержан. И очень разумен.
Дядя Гена приезжал во Владивосток по делам: или в пароходство, или в крайком партии.
Мы давали обед в субботу. Мама наделала салатов, сварила борщ, нажарила рыбы в кляре. Дядя Гена привёз метаксы и оливки.
– Партнёры из греческой фирмы подарили, сказал он, я мне вспомнилось, как он всё время и в моём времени привозил из Греции оливки, метаксу и фисташки. Но это уже в девяностые годы, когда он сам переехал туда жить.
– Предлагают создать совместную компанию по крюингу.
– Ну и? – Заинтересовался отец.
– Да кто же нам позволит? Самим не хватает толковых моряков.
Одевшись, мы вышли на балкон покурить. Папа иногда брал в руки сигареты, когда выпьет, но очень редко, за компанию. Я курил только… когда это я курил? Не курил я…
Мой мозг дал сбой. Вспоминалось, что вроде бы как – курил, но когда, не мог вспомнить. Мой мозг многое не мог вспомнить после болезни. Меня поначалу это угнетало, но потом… Да и похер…
Папа с дядей упорно обсуждали "перестройку", а мне это было не очень интересно. Да и прохладный март выдался. Не смотря на солнечный день, ветер с моря надувал холод. В дамбе ещё плавали льдины, да и вдоль берега глыбы льда, смешанные с песком и водорослями, таять отказывались.
Я вернулся в зал. Вскоре вошли и папа с Геннадием Николаевичем. Но Дядя Гена вдруг сказал:
– Что-то не накурился я, – и снова вышел на балкон.
Отец повесил куртку и уселся в кресло, а дядя Гена постучал в стекло балконной двери и поманил меня к себе пальцем.
– Как жизнь, Миша? – Спросил он.
– Да, нормально. В спорт вернулся. В школе… И Кооператив открыл. Около трёх сотен выходит… И рядом с домом…
– Мать рассказывала, как ты из ВБТРФ уходил. Звонила. Боялась, что по партийной линии тебя…
– Да, нормально всё. Не дураки они… Да и поснимали там потом многих. Н о это не я. Меня пытали "эсбэшники", но, кроме того, что я уже говорил в парткоме, я ничего им не сказал. Там в "конторе" такой киль дым стоит! Территорию порта опутали колючкой, гэбэшников в охрану поставили береговая охрана, говорят, по заливу шастает. Несунам писец, короче. И правильно… Не надо давать возможности красть. Сознательность, это ещё не скоро… Её воспитывать надо кнутом и очень долго. Как в Англии…
Дядя Гена смотрел на меня с интересом и как-то с удивлением.
– Что, – спросил я. – Что-то не так?
– Так-так, да не так…
Он помолчал.
– Ты помнишь, как мы с тобой сидели в гостинице в Находке в 1985 году? Перед смертью Черненко? Пиво пили…
Мне поплохело.
– Не-е-ет… Не помню, – прошептал я осипшим голосом.
– Как ты мне сказал, что завтра Черненко умрёт, а это оказалось сегодня… И мы ещё поспорили на то, кто станет генсеком… И оба проиграли…
– Не-е-е помню…
– А то, как ты заграницу на танкере уходил под чужими документами?
– Зачем под чужими?
Я совсем охренел и не понимал, шутит любимый дядя, или нет.
– Потому, что ты хотел так глубоко нырнуть, чтобы тебя даже твоя контора не нашла. И не "контора" – ВБТРФ, а КОНТОРА… Твоя КОНТОРА, Миша.
– Да ну, на… – только и смог сказать я и потянулся за сигаретой.
– Ты покури пока, а я в зал пойду. Неудобно…
Сигарета прогорела, я мысли в моей голове ничего не находили о том, что сказал дядя. Ум прошерстил все ячейки памяти, но кроме ВБТРФ иных моих "контор" в голове не нашлось.
Но нашёлся номер телефона связи с начальником ГРУ Ивашутиным, которым я так и не воспользовался, когда меня прессовали ГРУшники. Зачем, если я спокойно поступил в Дальрыбвтуз и, окончив его, ушёл в моря.
Дядя Гена всё же остался ночевать у нас. Папа открутил боковину у "Ладоги", чтобы он в неё "вписался". А под пятки подставили банкетку. Нормально так получилось…
Мы проговорили долго, но вскоре я услышал, как он, лёжа на спине, захрапел. Ко мне сон не шёл.
Из того, что мне рассказал дядя получалось, что я совсем не т от, что я есть сейчас. Не совсем тот, скажем так. Но я не мог вспомнить ничего из того, что он мне рассказал. Но и рассказал он мне совсем немного. Только то, что рассказал ему я когда-то. В том числе и о том, куда я ездил перед смертью Черненко и зачем. Под эмоциями как-то тогда получилось… Каюсь.
Утром мы позавтракали и дядя, сев в свою "Глорию", спросил меня:
– Ну что? Вспомнил что-нибудь?
– Только один телефон…
– Будешь звонить?
– Да, – сказал я.
* * *
– Я от Петра Ивановича Иванова, – сказал я в трубку.
На том конце провода сказали:
– Секундочку… Соединяю…
В трубке щёлкнуло и раздался голос:
– Слушаю тебя, Михал Васильевич.
Эпилог.
– Что ты помнишь? – спросил меня Юрий Иванович.
– Я вспомнил всё, – сказал я.
