Яков Иосифович умолк. Клим в задумчивости смотрел на коллегу. Чертовщина…
***
Следующие два дня прошли без событий. Глебов ходил по объекту, наблюдал, прикидывал. Пока получалось, что Трилович исчез. Растворился в воздухе — единственное разумное объяснение…
Разговор с Латыгиным ничего не дал. Осмотрел караул, потрепал за ухом пса, отправился к себе. По дороге курил. Зашёл в дом — как обычно, из-под двери Сахарова свет керосинки. Все остальные комнаты в темноте, тишина. У себя разделся и лёг спать. Сон у Романа Константиновича крепкий, ничего не будило всю ночь. Утром уже в КБ сказали, что куда-то делся Трилович. Пошли к нему. Сначала стучали, звали, даже в окно заглянули — никого не видно, тишина. Ключ в двери — дверь выбили. В комнате пусто. Всё.
С Ефроимом Клим беседовать не стал — английский он знал плохо, а переводу Кебучева не доверял. Да и этот коротышка был похож на торгаша с рынка или пронырливого студента, но не на убийцу. А вот с Сахаровым поговорить стоило…
Самуил Львович после очередного эксперимента по сжиганию манекена направлялся в столовую — время было к ужину. Следователь нагнал его по дороге, попросил показать баньку чуть подробнее. Около строения как раз никого не было.
— Товарищ Сахаров, вы ведь позднее всех ложитесь, да?
— Что, простите? Ах, вы про отбой. Да, есть такое. А что?
— Да так, интересно…
Сахаров поправил очки и посмотрел на Глебова. На лысине выступил пот.
— Самуил Львович, я знаю, что в ночь исчезновения Триловича вы не спали ни когда курил Кебучев, ни позднее. И знаю, что вы обычно поздно ложитесь… Ничего не слышали? Не видели? Может, какие-то детали вспомните.
— Я… Да нет, не было ничего. Вечер как вечер… Да и, знаете, я уже не так уж и молод — пятьдесят четыре мне. Не всегда я всё слышу и вижу, сами понимаете, старею…
— А чего не спите по ночам?
Самуил Львович нервно облизнул губы. Подошёл вплотную к НКВДшнику, тихо заговорил.
— Понимаете, товарищ Глебов… Я же тут не просто так… Вот Агнаров — он от лица НКВД… А я… Я от партии… Понимаете…
— Доносы строчили что ли?
— Ну что вы так сразу?! Не доносы, а письма куда следует… И мне партия дала такое задание… Мне сам Каганович это поручил… Ну а вы знаете, чей он сподвижник… Как тут было отказать… Вот я из Москвы сюда, каждые два дня пишу отчёт… Независимый, как всё происходит на самом деле… Доверяй, но проверяй, знаете ли…
Начальник Особого объекта запнулся и принялся тщательно изучать носки своих ботинок. Клим вздохнул: как всегда, никто толком ничего не знает, хоть и шпионят друг за другом, доносы пишут…
— Товарищ Глебов… Клим…
— Ну что ещё?
— Вы только Агнарову не говорите, хорошо? Боюсь я его… Это я ведь в типографии работал — а он в Гражданскую людей к стенке ставил… Даже Латыгин его опасается, говорил со мной, что Яков Иосифович нас всех в расход пустит, если что… Ладно? Не выдадите меня? А я вам помогать буду. Договорились?
Следователь вздохнул и кивнул…
Уже к ночи Глебов вышел покурить. Не спалось — саднило чувство, что он что-то упустил. А ещё раздражала мысль, что он, следователь по важнейшим делам ГУГБ НКВД, уже несколько дней тут, а не продвинулся ни на шаг. Выявил стукача, восстановил картину того вечера по минутам буквально, разведал про скрытый инцидент — а толку нуль…
На иссиня-чёрном бархате неба тёплыми жёлтыми блинами рассыпались звёзды. Прежде Клим такое небо ночью не видел — в Средней Азии оно особенно тёмное, а звёзды кажутся такими крупными, что их можно собрать и положить к себе в карман…
Внимание привлёк негромкий треск. Следователь сделал несколько шагов по направлению к полигону — источнику треска — и остолбенел. Выронил папиросу, выматерился и попятился, нащупывая в кармане «кожанки» пистолет Коровина.
Трещала радиовышка. Точнее, белые всполохи на металлической конструкции, напоминающие бенгальские огни. Всполохи то удлинялись, то становились короче, как бы дрожали в ночном воздухе, разбрасывали искорки вокруг себя и потрескивали, становясь ярче или затухая.
— Не ссать! Такое бывает…
— Яков… Что это, чёрт побери, такое?!
— Ну… Кебучев говорит, что это огни Святого Эльма. Помнишь, как у Гумилёва…
Глебов тяжело выдохнул. Убрал пистолет в карман, закурил.
— Это у того, который исследователь?
— Нет. Тот, которого расстреляли, отец Льва… «…Ни риф, ни мель ему не встретятся, Но, знак печали и несчастий, Огни святого Эльма светятся, Усеяв борт его и снасти.» Гавриил говорит, что это из-за экспериментов. Хотя чёрт его знает. Место тут нехорошее…
— В смысле?
Агнаров поморщился.
— Слышал про паскуду Анненкова? Садист и редкостная мразь, настоящий белобандит… Вот его тут где-то грохнули. Ну, официально в Семипалатинске. А на деле, говорят, в степь вывезли и шашками изрубили, а тело сожгли… Конечно, может, и слухи. Но больно уж он народа погубил, вряд ли его просто застрелили.
— Ну, мало ли кого и где убили. У нас вся страна на костях и крови стоит.
— Так-то оно да… Но и Унгерн, тот самый, где-то поблизости ошивался… В общем, степняки место это проклятым считают, ночью дежурить отказываются. Им Латыгин даже трибуналом угрожал — ни в какую. Говорят, лучше сдохнуть как последняя собака, чем душу свою потерять.
Следователь вздохнул.
— А сам чего?
— А я коммунист, мне в чертовщину верить не положено…
— А как же вот это вот? Что, просто последствия экспериментов?
Яков Иосифович посмотрел на белые всполохи.
— А чёрт его знает… Но ночью я за территорию объекта не выйду. И «Маузер» у меня всегда наготове. Так, на всякий случай… Тебе советую к огням этим, или что это за дрянь, привыкнуть. Ну и в степь самому ночью не шастать.
— Басмачи?
— Как минимум, да. А, может, и что похуже…
Молча докурив, мужчины разошлись спать. А на утро исчез Ефроим.
4
Ефроим исчез утром во вторник — ровно через неделю после пропажи Триловича. Просто взял и исчез, не придя с утра никуда и ни к кому…
Глебова разбудил стук в дверь. Стучали негромко, но требовательно. Чутьё подсказало: «Агнаров».
Он самый, Яков Иосифович стоял у двери, хмурясь на носки своих сапог.
— Клим, ну-ка живо, умылся и за мной. И не шуми.
— Так точно.
Пошли в барак для главных: на входе курил Латыгин, поглядывая по сторонам. Уже в самом помещении, в коридоре, охал Сахаров, рядом с ним, прислонившись к стене, стоял Кебучев. От нервозности дрожал воздух, ждали только Клима…
Дверь в комнату номер один оказалась заперта на ключ изнутри. Со слов Романа Константиновича стало понятно, что американец должен был с утра прийти в конструкторское бюро, где его ждал Кебучев. Не дождавшись на условленном месте, Гавриил Платонович отправился в соседний барак и несколько раз постучал в дверь. Стук привлёк внимание Латыгина — он как раз заканчивал бриться. После недолгих раздумий НКВДшник вышел на улицу, заглянул в окно и, не увидев никого в комнате, помчался к Агнарову. Тот приказал стоять на входе и пошёл, собственно, за ним, Климом Глебовым.
Сосновую дверь высадили плечом с первого раза. Ключ звякнул — и был поднят Агнаровым. Он же быстренько закрыл за собой дверь, коротко приказав Латыгину вернуться на пост у входа и «приглядывать за обстановкой».
— Я начинаю с левого угла, а ты с правого. Идём по кругу. В тишине.
— Лады.
Комната американца представляла собой полную противоположность комнате Триловича: шик, лоск, бурлеск. Справа на гвоздях висело целых три костюма: синий, чёрный и белый, все на плечиках. Рядом — лёгкая фетровая шляпа и шерстяная спортивная шапочка на осень. Отдельно висит ещё одна вешалка, через плечики перекинуто сразу шесть галстуков: все короткие и цветастые, какие носят только американцы.
Стол организован строго, всё на своём месте. Справа у стены — письменные принадлежности. Затем стопка книг по физике, все на английском языке. После пачка журналов, между страниц закладки. В левом углу у стены — чистая бумага для записей, перед ней три неисписанных блокнота. По центру стола — чертёж установки, с заметками на английском. Что сразу бросается в глаза — чертёж один, ничего более, ничего лишнего. Справа от него рабочий блокнот, заложен карандашом.
