Буржуйка как и у всех, только дрова сложены необычным способом, вертикально. На ней графин и стакан в подстаканнике. Рядом стоит небольшой чайник, от которого приятно пахнет. Глебов подумал, что, наверное, это и есть тот самый «кофе», популярный в Америке. Тёмные следы в стакане наводили на мысль, что американец частенько проводил вечера с ароматным напитком.
На подоконнике керосинка, всё так же в тазу, чтоб не было пожара. Там же стоит небольшая статуэтка из металла: орёл расправил крылья, внизу американский флаг, сзади цитата… Умывальник ломится от изобилия: два куска мыла, белое, почти без запаха, и розовое, пахнущее вишней, банка зубного порошка, зубная нить, зубная щётка, бутылочка лосьона после бритья, бритвенные принадлежности, расчёска и банка крема для укладки волос. Даже полотенец два: одно большое, банное, другое поменьше, с вензельками, видимо, для вытирания рук и лица.
Постель внимания не заслуживала, разве что смятые простыни подтверждали, что человек в ней ночевал. Ну или хотел сделать вид, что так было… Около кровати, к двери — модные лакированные ботинки чёрного цвета, рядом коричневые, из грубой кожи и со следами пыли и песка — видимо, куплены специально для «походов».
На тумбочке в красивой металлической рамке фотография миловидной девицы лет двадцати. Пухленькие губки, ровные зубы, томный взгляд и очаровательные ямочки на щёчках, лицо в обрамлении тёмных кудряшек. Американочка как она есть, в блузке, туго обтягивающей упругую грудь и подчёркивающей талию. Внизу фотографии выведено аккуратным ровным почерком: «To Jones». Кольца при этом Ефроим не носил — значит, невеста, либо просто славная девица.
В самой тумбочке оказалось на удивление мало вещей — два нижних ящика и вовсе пустовали. Во втором сверху лежала относительно свежая колода карт, несколько запасных ручек и карандашей, коробок спичек, лупа и линейка. В верхнем: модные наручные часы, две пары запонок, обёрнутая в вощёную бумагу плитка шоколада и бумажный пакетик с коричневым ароматным порошком — запах выдавал, что это его американец заваривал по вечерам. Глебов посмотрел на часы — стрелки замерли на без двадцати два.
— Время почти совпадает с тем, что было на часах Триловича.
— Да, я тоже заметил. Ещё есть зацепки?
— Ни черта. Предлагаю заняться сумками.
Агнаров кивнул.
Из-под кровати вытащили большой жёлтый баул на ремне. Британской работы, сумка одним своим холёным видом давала понять, что её владелец при деньгах и путешествует с удовольствием. Внутри всё было забито личными вещами: с дюжину рубашек, кальсоны, два джемпера, ещё три плитки американского шоколада, подтяжки, запасные шнурки и всякая всячина, будь то швейный набор или пачка открыток с видами Москвы. Турист, да и только.
Рядом с «личной» сумкой лежал небольшой «служебный» чемоданчик: на коричневой коже было выдавлено «Teleforce». По всей видимости, в нём американец привёз все документы и книги. Примечательно, что чемоданчик был пуст — то есть всё, что было связано с работой, уже было пущено в ход. В общем, американец, как про них рассказывают на спецкурсах «Выстрела». Капиталист…
Перед кроватью, ожидаемо, обнаружилось выжженное пятно. Глебов заметил его сразу и даже уже прикинул, что размер примерно такой же, как в комнате Триловича. Но виду не подавал — сначала надо было спокойно изучить всё остальное, составить портрет Ефроима и прикинуть, что к чему. Наконец, Агнаров удовлетворённо крякнул.
— Пусто. Пора браться за пятно.
— Согласен.
С видимым трудом Яков Иосифович опустился на одно колено, а потом и на четвереньки — левая нога толком не гнулась. Версия с ранением подтвердилась — так нога могла вести себя после сильной травмы связок около колена, например, если осколком прилетело. Но Глебов виду не подал, спокойно и тихо опустился рядом. Достал метр — диаметр пятна был такой же, как в комнате Триловича, до миллиметров.
В этот момент Агнаров шумно принюхался. Повозил указательным пальцем по пятну, понюхал палец, даже лизнул его.
— Обрати внимание на пятно. Ничего странного не замечаешь?
— Само пятно выжжено, как будто керосинку уронили. Но вокруг никаких следов горения — хотя масляная краска на полу должна была пойти пузырями или хотя бы потрескаться.
— Именно! И запах только горелой древесины. Я даже попробовал на язык — как будто уголёк лизнул. Ни намёка на слой масляной краски и вообще на то, что что-то горело. Бац — и всё!
Клим в задумчивости потёр подбородок.
— Заметил ещё, что пахнет как после грозы?
— Да. У Триловича пахло так же.
— При этом за всю неделю дождя не было. Окна закрыты, пахнет только в комнате, сверху и снизу источника запаха быть не может… Странно это, не даёт мне покоя эта деталь.
НКВДшник провёл рукой по бритой голове, поправил усы.
— Вообще, похожий запах иногда бывает при наших экспериментах, на испытательном полигоне. Кебучев объяснял, что это электролиз воздуха или типа того.
— Тогда откуда он здесь?
— А вот это действительно хороший вопрос… И краска эта. Она могла исчезнуть — но только в том случае, если что-то с огромной энергией очень быстро выжгло пол. Именно не горело, а выжгло… Понимаешь, о чём я?
Глебов кивнул — ему и самому пятно очень уж напоминало результаты испытания «лучей смерти»…
Остаток дня провели в бесплодных попытках восстановить картину прошлого вечера. Как это всегда и бывает, никто ничего толком не видел и не слышал. Сахаров вспомнил, как Ефроим и Кебучев вместе заходили в дом, разговаривая на английском. Гавриил Платонович подтвердил и добавил, что американец пошёл спать, а он решил ещё покурить по своей привычке. Латыгин резюмировал, что, когда он возвращался с вечернего обхода, свет из-под двери был только у Самуила, остальные все спали. Получается, что, как и в прошлый раз, все зацепки обрывались на том моменте, что все разошлись спать — а на утро человек бесследно исчез. Чертовщина…
Клим Глебов не находил себе места. Его учили, что у любой задачи есть своё, строго конкретное, решение, а чудес не бывает. Он привык, что на любой вопрос можно найти ответ. И ответ сугубо материалистический, в духе общей логики и здравого смысла. А тут получалось, что люди просто так исчезают, со всякими странностями — и нет даже фантастического ответа, даже «божественного вмешательства».
Наконец, следователь решился побеседовать с Гавриилом Платоновичем. Если кто и знал больше всех о природе «лучей смерти», так это Кебучев. По крайней мере, из тех, кто ещё был здесь и сейчас, в наличии.
— Гавриил Платонович, можно с вами потолковать?
— Предлагаю зайти ко мне и выпить чайку.
— Охотно!
В комнате Кебучева царили старорежимный уют и порядок. Всё на своих местах, всё аккуратно, пиджаки на плечиках, обувь в ваксе, при входе половик, чтоб не нести пыль степей в комнату. Кровать заправлена, ни единого пятнышка от чернил на столе, ни капельки мыла на умывальнике. Сразу было видно, что бывший гимназист и санкт-петербургский студент сохранил привычки с молодости, постарался и «в полевых условиях» расположиться со всей аккуратностью и комфортом квартиры. Даже в мягкие домашние туфли переобулся, как только вошёл.
— Только если курить вздумаете — скажите, выйдем. Не люблю, когда в комнате накурено.
— Да, конечно.
— Чай с сахаром будете?
Глебов отрицательно покачал головой. Гавриил Платонович кивнул, поставил на примус походный чайничек и принялся старательно откалывать себе сахар. Справившись с этим нелёгким делом и выложив на стол связку баранок, профессор заварил хороший ароматный чай и уставился на гостя, улыбнувшись ехидно-сладкой улыбкой кота, обдумывающего воровство со стола.
— Ну-с, Климушка, зачем пожаловали?
— Да я бы поговорить хотел…
— Это я догадался. И что пришли специально тогда, когда Агнаров с Латыгиным на обходе. А Самуил на станцию пошёл и не настучит… Так о чём вы хотели поговорить?
Клим поёрзал на стуле. Кебучев, очевидно, был не только самым умным на объекте, но и чертовски прожжённым калачом. Наверняка пару раз бывал в ЧК на допросах, прекрасно понимал, что его происхождение вызывает вопросы и кривотолки, при этом привык жить хорошо, а то и роскошно. И явно не чурался интриг…
