перестанут быть Родителями.
…За железной дверью заскреблись.
Я бросил взгляд на окно — темно, одиннадцатый час.
Поколебался, выключил свет в комнате, встал у двери. Помявшись, вынул пробку из глазка и посмотрел.
В коридоре было темно, но откуда-то сбоку сочился слабый желтый свет — кажется, настольная лампа в гостиной горела. Черная тень качалась в коридоре, бродила туда-сюда.
Зрение приспособилось к темноте, и я увидел мамин фартук, халат… Но лица не было — было лишь что-то черное, склизкое, шевелящееся множеством крохотных щупалец. Ни глаз, ни носа — только пасть до ушей, полная тускло отсвечивающих зубов.
Чудовище в одежде матери слонялось по коридору, и я кожей чувствовал его тяжелый взор на мою дверь. Оно хрипело, бормотало что-то под нос, потом резко наклонилось и принялось расхаживать на четырех конечностях.
Внезапно откуда-то сбоку выдвинулось что-то черное, закрыв свет, и мне показалось, что я увидел чернильный глаз, полный голода и жажды…
Я отпрянул, заткнул пробкой глазок.
Наверное, они каждую ночь ходят здесь, под дверью, чувствуя живую плоть за ней. И с каждой ночью все меньше контролируют себя.
Я лег, заткнул уши берушами, закрылся одеялом с головой. Чудилось, что сейчас кто-то сорвет с меня одеяло, вцепится когтями и зубами…
Но никто не пришел.
Утром, когда взошло солнце, родители встретили меня на кухне. Они казались одновременно оживленными и больными. Щеки у обоих розовели, кожа разгладилась, они будто помолодели на десять лет. Но глаза горели лихорадочным блеском, а в улыбках таилось что-то хищное.
Я покосился в сторону спальни — дверь была заперта. Отец молча протянул мне ремень — мой ремень…
Родители впервые не делали вид, что едят вместе со мной. Просто сидели и смотрели на меня. Я молча ел. Потом пошел в свою комнату, поднял рюкзак и продел руки в лямки. Тяжеленький… Но это терпимо.
Я не знал, что сказать. Сейчас я навсегда уйду, надо бы речь толкнуть… Родители тоже молчали. Я вышел в прихожую, оглянулся.
— Папа, мама, — вырвалось у меня, и голос сорвался.
Мама не выдержала, рванулась ко мне, но отец удержал ее.
— Не надо, не трогай его…
Мама остановилась, в глазах блестели слезы.
— Что бы не случилось, сынок, — сказала она, — что бы не произошло, помни: мы будем тебя всегда любить.
Папа кивал, губы его тряслись.
— Я знаю, — наконец сказал я. — И я вас тоже всегда буду любить. Прощайте.
И, перешагнув порог в последний раз, аккуратно прикрыл входную дверь за собой.
В городе заводить брошенные машины и куда-то ехать себе дороже — Буйных разбудишь, да и не проехать далеко из-за заторов, но на окраине появляются некоторые возможности. На выезде из города я наткнулся на симпатичную машинку, Мицубиси Паджеро Спорт. С ключами в замке, зеркальными мужскими очками за солнцезащитным козырьком, коробкой с высохшими крылышками “КиЭфСи”, полным баком бензина и недопитой бутылкой “Пепси”. Водитель, видно, услышал Дьявольскую Музыку, выбрался из машины и ушел неведомо куда.
Я выбросил крылышки, закинул увесистый рюкзак на заднее сидение, сел за руль, нацепил очки. Полюбовался на себя в зеркале заднего вида. В прежнем мире мне даже мечтать не приходилось о такой тачке — к тому же в шестнадцать лет! Но после Дня Икс всё изменилось. Я завел двигатель и поехал прочь из города, старательно объезжая замершие на трассе автомобили.
Куда ехал — не знаю. Предположительно на юга. Планов не было — какие могут быть планы в нашем теперешнем мире после того, как его накрыли Три Волны? Первая Волна превратила бо́льшую часть людей в Буйных, что разгромили города и поселки по всему миру. Во время Второй миллионы хомо сапиенсов под воздействием Дьявольской Музыки ушли куда-то и пропали без вести. А Третья превратила некоторых оставшихся в Оборотней… Как моих родителей.
Те же, кто остался, — например я, — вынужден как-то выживать.
Ехать было сначала интересно, потом ужасно скучно. В Прежнем мире, помнится, пошла мода среди тревел-блогеров путешествовать в одиночку. Суть тренда был таков: некий чел в гордом одиночестве отправляется за горизонт, весь такой красивый и одинокий любуется на красоты природы, селфится на фоне гор, морей и водопадов, в Инсту фотки и видео заливает. Фолловеры охают, ахают, лайкают, комментят. А потом чел выпускает полноценный фильм на Ютубе с музыкальными треками, красивыми переходами и монтажными склейками и получает разнообразные ништяки.
Но ведь на самом деле ни один такой путешественник по-настоящему одиноким никогда не оставался! Разве что на ночь в номере или палатке. Всегда его окружали люди, с которыми можно пообщаться. Спутников нет, но на худой конец всегда есть прохожие…
А у меня вообще никого не было. Путешествовал я один-одинешенек по бескрайним просторам нашей необъятной обезлюдевшей страны.
Радио, естественно, не работало, а слушать плейлист на флэшке у меня не хватило никаких сил — вкус у бывшего владельца тачки, скажем мягко, сильно отличался от моего. Иными словами, говенный у него был вкус.
Вот и ехал я в молчании и полном одиночестве. Попивал пепси. Думал о том, о сем. В основном, о родителях, что остались в городе. Сильно не гнал — то и дело попадались на дороге брошенные как попало авто, надо было их объезжать или между ними протискиваться. И ездок из меня так себе — на дядькиной колымаге два месяца по деревне рассекал, и на этом весь мой стаж заканчивается.
На трассе то и дело попадались камеры, и я думал: интересно, они тоже работают, раз электричество не отрубилось? И снятое записывается в память компов? Кто смотрит эти записи?
А кто следит за электростанциями и водоснабжением?
На двадцатом километре, когда дорога начала забирать вверх, на пригорок, случилось кое-что интересное и непонятное. Я заметил на асфальте какие-то разноцветные тряпки. Притормозил. Огляделся — нет ли кого? — вылез из тачки и подошел к ближайшему непонятному объекту. Оказалось, это рубашка — обычная, мужская, слипшаяся от грязи. Судя по виду, давно здесь валяется. Чуть дальше — женские джинсы и пуховик. Детские шмотки… Расшнурованные ботинки… Я вернулся в машину и доехал до высшей точки возвышенности, где торчала брошенная фура. Отсюда открывался вид на желто-серо-бурую долину впереди с прямой лентой трассы.
Дорогу впереди, землю по сторонам, кусты и деревья усеивала одежда — десятки, сотни, тысячи предметов одежды. Эта одежда лежала здесь давно, ветер забросил тряпки на деревья, вымазал в грязи. Трусы, лифчики, кальсоны, штаны, пиджаки, куртки, шубы, домашние халаты, ботинки, туфли, шлепанцы
