— Вообще-то, Евгеньевич, но я как-то привык… Зовите Эдиком. — Он подошел к подоконнику и взял трехлитровую банку с водой, в которой лежал массивный подстаканник, налил воду в чайник и зажег газовую плиту. Заметив вытянувшееся лицо оперуполномоченного, улыбнулся. — Это для здоровья. Подстаканник серебряный, а ионы серебра переходят в воду и обеззараживают ее, убивая микробов. Такая вода очень полезна для организма.
Приходя домой, Свиркин смотреть не мог на чай, столько он выпивал его во время различных бесед и опросов, и сейчас он с тоской глядел на закипающий чайник в ожидании полного стакана, а вполне возможно и двух. Кофе бы еще Петр выпил, маленькую чашечку, но кофе, почему-то предлагали реже.
Чечевицкий совсем забыл, что перед ним работник уголовного розыска и, усевшись напротив Свиркина, подпер ладонью мягкую щеку, став похожим на Карлсона, который живет на крыше.
— Так вы портрет хотели заказать? — задумчиво захлопал он серыми глазами. — С удовольствием нарисую. У вас лицо… своеобразное. Только извините, хочу заранее уведомить, что без рук — триста, с руками — четыреста.
Петр понял, что речь идет о деньгах, но не понял, почему четыреста и почему триста.
— Вы знаете, как трудно выписывать человеческие руки? — вздохнул Эдик. — Каждый палец живет своей Жизнью, у каждой руки свой характер, и все это надо передать! А пальцев десять! — Он застенчиво улыбнулся. — Вот и набавляю… Такса, извиняюсь. Все так берут.
Зашумел чайник. Чечевицкий плавно метнулся к плите.
— Воду нужно доводить до стадии белого ключа, чтобы не перекипела и не стала жесткой. Жесткая вода не очень благоприятно действует на организм.
Когда он поставил перед Петром большущий бокал, тот поднял голову:
— Я, собственно., по поводу Ершова…
Лицо художника потускнело, глаза подернулись легкой грустью.
— Вас интересует Саша? Позвольте спросить, почему?
— У нас есть некоторые сомнения…
Чечевицкий замолчал, как бы обдумывая сказанное, потом тихо ответил:
— Да-а, многие считают это самоубийством, но я в это не верю. Саша был импульсивен, подвержен настроению, но не до такой же степени… Ведь у него в тот момент персональная выставка открылась. Конечно, были и такие реплики: “Нам это не понятно!” Но поиск и эксперимент в искусстве всегда встречает сопротивление, это закон творчества… Я считаю, человек, которому не понятен мифологический цикл Ершова, просто малообразован и не дорос до того уровня, когда воспринимается аллегория. Кстати, вы видели эти работы?
Свиркин сокрушенно покачал головой:
— Не довелось, они распроданы.
— Да, да, — с ноткой горечи произнес Чечевицкий, — после его смерти на выставке было не протолкнуться. Жалко, Саша этого не видел. Он бы порадовался… Работы мигом расхватали. А сколько хороших слов было сказано на закрытии выставки! Обо мне так не скажут… Разве что после смерти, — художник мечтательно прикрыл глаза, лицо заострилось, руки невольно сложились на груди, потом встряхнул головой. — Что это я?.. Так какие у вас сомнения, если не секрет?
Немного поколебавшись, Петр ответил:
— Дело в том, что вместо Ершова похоронили другого человека…
Чечевицкий натянуто улыбнулся:
— Если вы так шутите, то это некрасиво…
Свиркин горячо заверил художника, что и не думал шутить, и объяснил ситуацию.
Эдуард все еще не мог прийти в себя.
— В таком случае, где же Ершов? — с сомнением в голосе выдавил он.
— Мы не знаем, но есть версия, что Ершов убит.
— Кошмар! — медленно поднялся с табурета Чечевицкий. — Милиция, как всегда на высоте. Спустя столько месяцев приходят и сообщают, что вместо нашего друга мы похоронили неизвестно кого!
— Известно! — возмущенно вставил Свиркин.
Но Чечевицкий, не обращая на него внимания, продолжал:
— И еще утверждают, что он убит, а кто убийца, конечно, не знают, — он выразительно взглянул на Петра. — Так всегда.
Свиркин обиделся:
— Нет, не всегда! Это исключительный, случай! Ошибки могут быть в любой работе! Разве у вас их не бывает?!
Художник опешил и расслабленно замахал руками:
— Ой, простите меня, бывают и у нас ошибки… Но как-то не укладывается…
Свиркин сделал официальное лицо, будто он проглотил что-то несъедобное и настороженно прислушивается к происходящим у него внутри событиям.
— Что вы можете сказать о Сорнякове? — по-деловому спросил он.
Лицо оперуполномоченного заставило Чечевицкого ответить без промедления:
— Феоктист когда-то был художником, звезд с неба не хватал, таких у нас много. Доходит до того, что у некоторых на выставкомах даже спрашивают, учились ли они вообще рисовать. Феоктист когда-то учился. Рисовал. Потом, запил. Сейчас — вконец опустившийся человек, из Союза художников его исключили за хулиганство, — Эдуард понизил голос, — он помочился где-то в общественном месте. “Яблочное”, знаете ли, мочегонный эффект дает… Так говорят. А Феоктист только на людях водку или коньяк пьет…
— Мог Сорняков затаить злобу на Ершова? — спросил Петр.
Чечевицкий удивленно воззрился за него:
— Вы имеете в виду инцидент в правлении?
Петр кивнул.
— Возможно, мог затаить злобу, — неуверенно протянул художник, — но чтобы убить… А почему вы думаете, что Сашу убили?
Петр веско ответил:
— Есть основания. Сами подумайте: человека уже столько месяцев нет, и никому неизвестно, что с ним.
— Действительно странно… На пороге славы… Прямо какая-то аналогия с Модильяни…
— С кем?
— С Модильяни, — задумчиво повторил Чечевицкий.
Свиркин с интересом выслушал рассказ художника о судьбе Модильяни, и уже потом, шлепая по раскисшему снегу, решил непременно зайти в библиотеку в взять что-нибудь об этом итальянце.
Раннее утро. Семен, озябший в ожидании дворника, энергично топая, поднимался в квартиру директора овощного магазина Белянчикова. Заспанный дворник, не совсем понимая, для чего он понадобился работникам милиции, ворча, шел впереди. Понятые, оживленно переговариваясь, шли рядом. Эксперт-криминалист Глухов, позевывая и чертыхаясь, что его так рано подняли с постели и заставили заниматься не своим делом, пыхтел сзади.
Из-за двери послышалось сдерживаемое дыхание.
— Кто там? — пропел приятный мужской голос. Снегирев глянул на дворника. Тот кашлянул и неестественно-хриплым голосом произнес.
— Я это, Игорь Архипович. Кузьма, дворник местный. Тут такое дело… Машина ваша оказалась открытая. Я снег скребу, вижу, а она открытая. Пойду, думаю, скажу.
