— И где же он?
— А ты любопытная, я смотрю, — сказала Гуань, улыбаясь. — Где он — это сейчас не твое дело. Все равно он ни разу не попытался тебя отыскать. Он ведет себя так, словно нисколечко не встревожен твоим отсутствием. Отсюда я делаю простой вывод: он вообще не знает, что ты здесь. Следовательно, мы все правильно просчитали, и ты за ним присматриваешь без его ведома. Остальное мы обсудим — то, что ты должна будешь сделать. Выбора у тебя никакого. Ты не просто в подвале — дом стоит посреди китайского квартала, где не принято интересоваться делами соседей, особенно нашими… — Гуань присела на краешек топчана, сказала доверительно: — Словом, у меня есть достаточно возможностей, чтобы сбить с тебя спесь и объяснить, что отныне ты живешь, как марионетка, которую я дергаю за ниточки. Можно и в самом деле сделать из тебя «шахматную доску»…
— Вряд ли, — сказала Марина, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно, без лишней заносчивости, но и без панического страха. — Я уже коечто поняла. Ты хочешь както подвести меня к Бородину, чтобы я забрала у него контейнер. Но в этом случае мне нужно сохранять товарный вид, правда? Как я выйду на улицу с ободранной кожей?
Гуань улыбнулась, поиграла изогнутыми черными бровями.
— Вообщето верно. Но это вовсе не значит, что тебе никто не сделает больно. Есть ведь способы, не оставляющие следов. Что бы мне для тебя придумать? Можно, конечно, позвать моих ребят, чтобы они с тобой всем скопом позабавились в качестве прелюдии… Успокойся, не буду. Исключительно потому, что люблю работать в одиночку. Я какникак опаснее всех, кто сейчас в доме…
— Да ну? — Марина улыбнулась почти спокойно.
И получила оглушительную пощечину. Гуань склонилась над ней, приблизила лицо, ее узкие черные глаза стали щелочками, розовые губы кривились в злой усмешке.
— Я тебя вижу насквозь, маленькая белая шлюшка, — сказала она холодно. — Не так уж трудно, высчитывать таких, как ты. Сопливая карьеристка из престижного университета, паршивка из хорошей семьи, которую устроили на теплое, высокооплачиваемое местечко. От тебя за километр шибает двадцатью поколениями благородных предков, папиными миллионами, лакеями в белых перчатках… Вот только тебе никто не объяснил вовремя, что эти игры могут стать опасными. Это не экзотические приключения из очередного романа в мягкой обложке, а серьезная работа…
Прекрасно, подумала Марина. Просто прекрасно. В таких случаях нет смысла опровергать насквозь ошибочную характеристику, данную тебе противником. Пусть укрепляется в своих заблуждениях, ничего не имею против. К тому же это не стандартная перевербовка, они хотят, чтобы я добыла контейнер… Но я сама хочу того же. Так что есть смысл сломаться. Только следует побрыкаться самую чуточку, и, получив пару раз по морде, соглашаться…
— Чистенькая, умненькая, сытенькая девочка из богатой семьи… — протянула Гуань уже с нешуточной ненавистью, не имевшей ничего общего с игрой. — Родиться бы тебе в простом крестьянском доме, где детей больше, чем горсточек риса… Ничего, я тебе объясню суровую прозу жизни…
Она быстрым движением рванула платье на груди Марины, разорвала его до пояса, а когда та возмущенно приподнялась, повертела перед глазами неизвестно откуда взявшимся кривым блестящим кинжальчиком.
— Лежи, тварь! Будешь дергаться, лезвием разрисую. Усекла?
Бросила кинжальчик рядом, медленно спустила с плеч Ларины бретельки лифчика, ее щеки порозовели, дыхание участилось. Разорвала лифчик, обнажив груди. В следующий миг на щеки Марины обрушилось с полдюжины звонких пощечин: справа, слева, справа, слева… Марина! жалобно охала, пытаясь вызвать на глаза слезы — что, в общем, оказалось не так уж сложно, когда тебя столь беззастенчиво хлещут по физиономии. Поди отличи слезы ярости от слез испуга, они совершенно одинаковые. А эти ухватки насквозь знакомы: нехитрый набор приемов психологического подавления, рассчитанный на тот самый оранжерейный цветок, каким ее считают…
— Подол подними! — последовал резкий приказ. — Кому» говорю?! Лицо попорчу, мокрощелка паршивая!
Всхлипывая, шмыгая носом, изображая крайнюю степень запуганности, Марина выполнила команду.
— Выше, выше, — командовала Гуань. Небрежно похлопала Марину по голому животу. — Холеная белая сучка, массажистки, конечно, салоны красоты… Трусики спусти. Кому говорю? До колен. Совсем сними. В глаза, в глаза мне смотри, не жмурься! Ноги пошире!
Марина добросовестно всхлипывала, прямо таки поскуливала, лежа с раздвинутыми ногами. Взгляд китаянки скользил по ее телу, на губах блуждала улыбка. Опять начинается, вздохнула про себя Марина, снова попахивает вдумчивым изнасилованием. Ну, не четверо пьяных скотов, по крайней мере…
Гуань одним движением сорвала через голову черную майку с непонятным иероглифом, прилегла рядом. Марина оказалась в опытных объятиях, что оценила сразу. Китаянка просунула ей левую руку под шею, тяжело дыша, наклонилась, впилась в губы грубым, хозяйским поцелуем. Ее маленькая сильная ладонь долго и неторопливо скользила по груди Марины, по животу, подушечки пальцев гладили внутреннюю сторону бедра, заводя неторопливо. Ладонь накрыла низ живота. Гуань постанывала, терзая губы Марины, пальцы приласкали нежные складки, раздвинули, проникли внутрь, изучая влажную глубину, отыскали нужное местечко так, что Марина непритворно простонала, накрыла ладонью руку азиатской красотки, выгнулась, сжала бедра…
Пощечина обрушилась на нее совершенно неожиданно. Она вздрогнула, недоуменно открыла глаза, подумала трезво: ну да, конечно, контрастный душ, если можно так выразиться…
Гуань спросила без улыбки:
— Не нравится? Когда все дела будут сделаны, я тебя обязательно разложу по полной программе, но работа прежде всего… Ноги раздвинь пошире!
Марина увидела у нее в руке длинный предмет наподобие жезла, весь покрытый крохотными дырочками. Гуань навалилась ей на живот, прижимая тело к топчану, деловитое командовала:
— Расслабься. Будешь дергаться, себе же больно сделаешь.
Марина ойкнула и поморщилась, но предмет вошел, не причинив особой боли.
— Сдвинька ноги, — скомандовала Гуань. — Вот так. Не беспокоит?
— Не особенно, — сказала Марина. — А это зачем?
Дверь распахнулась, и вошел молодой широкоплечий китаец, спустился по широким каменным ступенькам, остановился у топчана. На Марину он смотрел так, словно не видел вообще, и в этом было столько равнодушного презрения, что ее передернуло от ненависти. Вытянувшись перед Гуань почти повоенному, он кратко чтото доложил — определенно доложил, как младший по званию старшему, не нужно знать китайского, чтобы это понять. Выслушав его, китаянка удовлетворенно хмыкнула, сделала знак, и ее сообщник отошел к изголовью топчана.
