– Я не понимаю, о чем вы говорите, хозяин.
Она не сознается даже под пыткой.
– Но ты допустила ошибку, которую невозможно было предусмотреть. Она хотела спросить меня об истории семьи. О той ее части, о которой ни за что не станет говорить Алфина.
– Прошу прощения, хозяин.
– Молчи. Ступай лучше и подготовь мой выходной костюм, завтра я отправлюсь в Эрценвик и, возможно, проведу неплохой день в компании очаровательной тани.
– Можно задать вопрос, хозяин?
– Задавай.
– Я буду вас сопровождать?
– Будешь, куда уж я без тебя.
– Благодарю, хозяин.
Она поклонилась и прикрыла за собой дверь. Не прошло и минуты, как я пожалел о произошедшем. Со стороны могло показаться, что ничего не случилось, но в наших с Себастиной отношениях эта беседа явилась не чем иным, как ужасной бурей хозяйского недовольства. Мы с моей дракулиной настолько идеально сочетаемся друг с другом, что даже моя нахмуренная бровь может послужить для Себастины знаком тревоги и призывом к действию. Платой за такие идеальные отношения является вина. Себастина – единственное существо, обидев которое, я терзаюсь совестью и потом еще долго извожу себя. Моя Себастина, моя верная защитница.
Проснулся я разбитым, через силу оделся, но поданные на завтрак шоколадные блинчики с маслом и сиропом добавили энтузиазма. С некоторым удивлением заметил, что стоящая у двери Мелинда едва не приплясывает от радостного волнения. С другой стороны этой двери я услышал, как затихли шаги Луи, который прислушивается к происходящему в малой трапезной. Себастина невозмутима, как всегда, но даже Глэдстоун кажется слишком уж возбужденным. Он пытается укусить себя за тот огрызок, которым владеет вместо хвоста.
– Что происходит, Себастина?
– О чем вы, хозяин?
– Я чувствую, Мелинда и Луи находятся в весьма приподнятом настроении.
– Настроение слуг напрямую зависит от настроения хозяина. Если хозяин в печали, то и слуги погружаются во мрак, если хозяин радостен, то и слуги…
– Тогда можешь рассчитать Глэдстоуна, он так радостен, что я вновь погружаюсь в печаль. И вообще, он не оправдывает своего содержания.
– Хозяин шутит. Очень смешно.
Аноис спустилась к завтраку в белом выходном платье с высоким поясом и ниткой жемчуга на шее, скромно, элегантно, благородно. Она встала ни свет ни заря, чтобы завить свои восхитительные огненные кудри в пружинящую пышную прическу и выбрала серебряные серьги с огромными черными жемчужинами.
– Где вы взяли эти серьги, милая тани?
– Они были среди тех, которые Мелинда спустила с чердака. Я подумала, что две черные капли в сочетании с платьем и волосами…
– Себастина, это ведь те серьги, которые моя дорогая бабушка передала мне как ненужные?
– Именно, хозяин.
– Да, я так и подумал.
– Что не так? Мне не стоило их надевать?
– Это спорный вопрос. Вы ведь явно не знаете, как мы относимся к черному жемчугу, тани Аноис?
Она посмотрела на меня, как маленькая провинившаяся девочка смотрит на строгого воспитателя, мило, трогательно, слегка надув губки.
– Мы считаем, что белый жемчуг – это слезы Луны, пролитые над судьбой ее упрямых чад. Ну а черные жемчужины – это поцелуи Темноты, которыми она прельстила их и заманила в свою обитель. Ничто не притягивает зло и страдания так сильно, как они.
Она некоторое время сидела, не двигаясь, ожидая, что я скажу ей, что делать.
– Видите ли, эти серьги мой отец подарил моей матери перед свадьбой. У побратимов из Темноты свои понятия о красоте и свои взгляды на черный жемчуг. Ему показалось забавным так усмехнуться в лицо нашей аристократии, и мать надела их без колебаний. Не знаю уж, правда ли, что серьги притянули несчастье на голову нашей семьи, но мать умерла, отец исчез, а они вновь в ушах прекрасной тани. Поневоле задумаешься.
Аноис медленно встала из-за стола и поднялась к себе. Вернулась она уже в других серьгах, а я принялся за огромную чашку кофе с вафлями и ванильным кремом.
Вскоре мы трое неспешно ехали по заснеженным улицам в наемном экипаже, направляясь в Эрценвик, культурное, если можно так выразиться, сердце Старкрара. В этом районе цены на недвижимость никогда не падают ниже солидного уровня. Много театров, больших и малых, престижных ресторанов, светских салонов, закрытых клубов для состоятельных граждан и, конечно, музеев. В Эрценвике широкие улицы, красивые здания, строящиеся в строгом соответствии с архитектурными традициями района, и множество бдительных констеблей. В отличие от северо-восточных и юго-восточных районов, на западе столицы сила и влияние Скоальт-Ярда всегда остаются незыблемыми. Даже в столь тяжелое время…
Музей истинных искусств располагается всего в паре кварталов от Канального Креста, места, где на пересечении водных магистралей сходятся границы четырех районов – Эрценвика, Ламблета, Эддингтона и Оливанта. Здание, построенное специально под нужды музея, встречает посетителей мраморной колоннадой, широкой лестницей и величественными статуями мантикор, выполненными в красном граните. Над входом висят большие полотнища, на которых кратко описывается исключительная неповторимость выставленной экспозиции.
Любой работник музея может поведать, что каждая экспозиция переживает лишь два взрыва интереса со стороны посетителей: в первые дни после начала выставки и перед самым ее концом. Мы попали под конец, когда горожане, внезапно разорвав узы сонного томления, ринулись в музей, осознавая, что вскоре все эти экзотичные восточные вещи будут навек заперты в императорской сокровищнице.
Степенно прохаживаясь по бесконечной череде больших и малых залов, ярко освещенных хрустальными люстрами, электрическими, надо отметить, мы рассматривали экспонаты, привезенные из далекого Малдиза. Отказавшись от услуг экскурсовода, я сам взялся рассказать Аноис историю происхождения того или иного предмета.
– Этот бронзовый сундучок третьей династии Пхавана. Как вы видите, он выполнен в плетеном орнаменте и украшен глифами малдизской письменности. Эти сундучки использовались в судопроизводстве, внутри лежало два каменных цилиндра, белый и черный, меловый и угольный…
– Белый значил оправдательный приговор, а черный – признание виновным?
– Наоборот. У малдизцев тех времен была очень строгая система судопроизводства и наказаний, черный значил помилование, белый – казнь. Цилиндр из каменного угля поднять тяжелее, чем цилиндр из мела, так судье напоминали, что в случае несправедливого помилования вся тяжесть за безнаказанное преступление переходит на него. Поэтому белый цилиндр поднимали чаще. Вдобавок судьями обычно становились самые старые и опытные чиновники, в чьих руках было не особенно много силы.
