И он неизменно отвечал:
– Конечно. Но по-хорошему.
А когда он целовал ее в лоб и уходил, пожелав приятных сновидений, она лежала, не смыкая глаз, уставившись в потолок, и спрашивала себя: что значит «страшно по-хорошему»?
Теперь она, облаченная в летную форму, сидела в комнате для дежурных пилотов на базе ВВС в Элсуорте чуть восточнее границы с Вайомингом и думала о том, что сказал бы об этом отец. Он умер, когда она еще училась в академии, – аневризма аорты забрала его, когда он сидел в своем мягком кресле, – быстро, как сорвавшаяся ракета. Он так и не увидел ее в форме с крылышками, так и не узнал, что она была лучшей в классе, что она стала первой женщиной, пилотировавшей «Виверну» Ф-27. Ах какая это была великолепная машина стоимостью сто восемьдесят пять миллионов долларов, ее вторая настоящая любовь! Двадцать метров и тридцать тонн высокоэффективного великолепия, способного летать на высоте восемнадцать миль, осуществлять форсажное ускорение, достигая числа Маха в две и девять десятых секунды, иными словами – две тысячи двести великолепных миль в час. Машина была настолько сложная, что компьютер в шлеме считывал альфа-волны мозга Холли, что позволяло ей контролировать приборы и вторичные системы, думая кодированными шаблонами.
Истребитель, в котором она с полным боекомплектом низко, с ревом летела над американской землей, над городом, в котором живут ее соотечественники.
Последнее ей не нравилось, и она думала, что не понравилось бы и отцу. Она была солдатом, летала с миротворческими миссиями во всем мире, ей оказали честь быть в почетном сопровождении «борта номер один» во время визита президента Уокера в Индию. Ее работа была защищать Америку, а не угрожать ей. И что бы ты ни думал об анормальных, когда она в последний раз слышала о Вайоминге, он все еще оставался одним из пятидесяти штатов.
Тот факт, что сегодня инструктаж проводил не как обычно майор Барнс, но сам большой пес, подполковник Риггс, не улучшал ей настроения касательно ситуации.
– …состояние повышенной боевой готовности продолжается. Теперь вы все знаете, что у Обетованной есть зенитные батареи. – Риггс помолчал, на его губах появилась легкая улыбка, когда двадцать пилотов рассмеялись. – И хотя вполне справедливо было бы сказать, что эти батареи крайне действенны против МиГ-19, – (новая вспышка смеха), – это не означает, что я призываю вас расслабиться. Всем действовать по правилам. Я хочу, чтобы все мои пилоты вернулись на базу без царапинки. На вооружение у вас будет…
Холли знала, что будет, – все то же, что и в последних вылетах. Однако военные правила гласят: никогда не проверяй дважды, если можешь проверить четырежды.
Она решила, что это демонстрация силы. Послание «Детям Дарвина» и всем остальным террористам в стране. Да, ты можешь угнать несколько фур, но вот так ты можешь? После Кореи Америка не вела ни одной объявленной войны, а это означало, что основную часть времени военные активы использовались скорее для информационного воздействия, а не для активных боевых операций. Они были способом общения между политиками, разыгрыванием партий в покер с высокими ставками.
Вопрос только вот в чем: с кем они общались здесь? Поселение сверходаренных представляло собой сборище молодых ребят, которые жили в пустыне и делали вид, что это новый мир, а не нагромождение камней. Ее это устраивало, но при чем тут полный боекомплект? Каждая «Виверна» несла достаточно боеприпасов, чтобы стереть с лица земли половину Теслы. Лететь с полным крылом над городом в пустыне было все равно что использовать атомную бомбу в уличной потасовке.
– Есть вопросы?
Холли оглянулась. Ей хотелось поднять руку и спросить: «Сэр, при всем уважении, какого черта мы тут делаем?» Она, конечно, не задала этого вопроса, но, может, кто-то решится? Девятнадцать других пилотов были из числа лучших в мире, а это влекло за собой высокое чувство ответственности.
Если бы инструктаж проводил майор Барнс, то кто-нибудь из них и задал бы этот вопрос. Но заместитель командира авиаполка – дело другое. Они сидели словно проглотив кол, сурово смотрели перед собой, готовые отсалютовать и взяться за штурвалы.
Всего десять минут спустя, когда закрылось окно кабины и ожил индикатор на лобовом стекле, капитан Холли Родж подумала, что, должно быть, именно поэтому сам Риггс и проводил инструктаж.
Сорен поплыл.
Он не мог погрузиться в ничто, а тем более в мчащемся «эскалейде» с приемником, передающим новости (комментаторы особенно напирали на приближающуюся войну), в присутствии этих трех посторонних, которые проверяли оружие и разговаривали грубыми голосами. Ничто подождет. Он просто откинулся на спинку сиденья и позволил глазам расслабиться. Позволил миру нахлынуть на него, поглотить – листочек, подхваченный бурным речным потоком.
Он понимал решение Джона отправить с ним Брайана Ванмитера. Ситуация была неопределенная, и, если Итан Парк сменил место, им придется его искать. А для этого лучше иметь команду, которая может общаться с людьми, может уговаривать, подкупать, убеждать, – ничего этого Сорен не умел. Но он ощущал присутствие трех солдат, заряд тестостерона и грубую уверенность, раздражавшую его, удлинявшую мгновения.
«Тебе нужно вернуться в свою ссылку. Столько шума. Ты теряешь свое ничто».
Скоро уже. Джон получит свою войну. Это великое дело и славное сражение не имели никакого значения для Сорена, но он надеялся, что его друг счастлив обрести то, что ему нужно.
Для себя же он надеялся на одно: что Саманта поедет с ним. Они не успели попрощаться – ирония такого рода всегда его забавляла. Сюда они прилетели на военном самолете – самом быстром из имеющихся транспортных средств, но с его восприятием времени перелет длился больше тридцати часов. Полтора дня в самолете – и нет ни минуты, чтобы увидеть свою возлюбленную.
«Ты листик, и поток унесет тебя».
Ванмитер инструктировал своих людей, а Сорен пытался не слушать его слова.
– Национальный парк Кайахога-Валли…
– Соседей рядом нет, но…
– Тактическое преимущество, два спереди, один сзади…
За окном блеклые сосны подпирали серое небо. Ветер гнал мертвые листья. Кинжал был так легок, что Сорену приходилось сосредотачиваться, чтобы почувствовать его, – хорошее упражнение на медитацию. Будь мускулами своей груди, будь кожей под своей рубашкой. Он спрашивал себя, как удалось выжить Нику Куперу. Сорен вспомнил выражение глаз Купера, когда его, Сорена, локоть встретился с виском мальчишки, увидел это бесконечное страдание – тот удар был для Купера не менее сокрушителен, чем нож в его сердце. Мозг Сорена праздно задержался на мысли: что бы это такое было для него – иметь ребенка, создать новую жизнь? Не принесло бы это какой-то смысл в его бесконечность или только ухудшило бы ситуацию?
– Слушай, – сказал тот, которого звали Донован, – к чему столько заморочек? Он же яйцеголовый. Давайте просто воспользуемся фактором неожиданности, сделаем дело и уйдем.
– У тебя самого с головой плохо, ты это знаешь? – Ванмитер поморщился. – Мы летим сюда на военном самолете. Пилот был нашим тайным агентом, ценным кадром, а Джон сжег его, чтобы мы сюда прилетели. Ты хоть можешь себе представить, какие кнопки ему приходилось нажимать, чтобы найти этого парня, которого ищет ДАР?
Боец пожал плечами.
– Не знаю, как он это сделал, – сказал Ванмитер, – и не знаю, зачем Джону понадобилось убрать этого парня. Знаю только, что ему это необходимо, а потому мы должны все сделать как полагается, чисто, полностью. Понял?
– Полностью? Ты хочешь сказать…
– Приказ был – убрать всех. Жену и ребенка тоже.
– Ребенка? – Донован втянул воздух сквозь зубы. – Черт!..
– Если тебе от этого будет легче, то они нормальные, все трое, – пояснил Ванмитер и обратился к Сорену: – Сэр?
Тот поднял бровь.
– Мы будем на месте через минуту. Хотите добавить что-нибудь? – спросил Ванмитер.
Деревья стали гуще, подъезды между ними встречались все реже, уходили глубже в чащу. Он увидел тот дом, где ждали доктор Итан Парк и его семья.
– Вы слабаки, – сказал Сорен.
Скоро эта утомительная прогулка по миру закончится, и он сможет погрузиться в свое ничто.
– Ребенка убью я, – заявил он.
– «Ты мой свет, мой единственный свет»…[54]
День клонился к вечеру, и небо уже начало тускнеть, холодные тучи становились больше и серее. Горел камин, по телевизору шли новости – по настоящему старому телевизору, а не трехмерному экрану. Внимание Итана раскалывалось между ужасом, происходящим в Вайоминге, и созерцанием жены, которая убаюкивала дочь. Это было убийственное сочетание: движение солдат, танков и самолетов, заправка ракет, политики, барабанящие кулаками по трибуне, – и на этом фоне два самых главных человека в его жизни, его дочь в тепле и безопасности, которую на крыльях песни уносит сон.
