Бабаев оторвался от компьютера, встал и начал мерить комнату шагами. Дверь – окно, окно – дверь, между ними с одной стороны – курская стенка, а с другой – диван… Комната была не очень большой и абсолютно безликой; конспиративная дыра, где фээсбэшники званием не выше капитана встречались со всякой шушерой, с осведомителями, филерами и стукачами. Серые обои, серый линолеум на полу, серая обивка дивана, пыльная люстра, а за диваном, у самой двери – зеркало в дешевой раме… Убожество! Впрочем, это не волновало Али Саргоновича. Он размышлял о том, почему его отозвали в Москву, именно его, а, предположим, не резидента ФСБ из Аргентины. В Аргентине сидел Лопес Кузьмич Петров-Ибарурри по кличке Матадор, большой искусник политического закулисья, Бабаеву ни в чем не уступавший. Да и в Нью-Йорке, в Англии и прочих европейских странах, не говоря уж о Кубе или Корее, нашлись бы компетентные специалисты. Почему же выбрали полковника Бабаева? Бесспорно, у него имелся нужный опыт, но разве он – единственный? Есть, есть коллеги столь же подготовленные, эрудированные, изворотливые и к тому же не позабывшие русский язык! Он превосходно владел оружием, но это не являлось редкостью – в секретном ведомстве стрелков, отстрельщиков, забойщиков хоть пруд пруди. Награды? Романтическое прошлое? Хороший козырь для депутата, но среди вышедших в тираж чинов из внешней разведки нашлись бы персоны посолиднее, люди-легенды, служившие по двадцать лет в МИ-5 и ЦРУ… Совокупность всех упомянутых факторов?… Возможно, возможно… Но было что-то еще. Что-то, определившее выбор. Что?
Али Саргонович остановился перед зеркалом, заглянул в него и вдруг прищелкнул языком. Потом хлопнул себя по коленям и расхохотался.
– Вот оно! Мой… я… такой колоритный фигура!.. Фото… как на русски?… фотогеничный, да! Бейбарс, бургут! [9] А депутата должен быть фотогеничный! Очэн важна! – Он подбоченился, прищурил глаз, вытянул руку с воображаемым пистолетом и сказал: – Пиф-паф! Прывет чуян от колоритный Бабаев!
Ему захотелось пройтись. Он облачился в синюю габардиновую тужурку и вышел из дома.
* * *
Добравшись до станции метро «Белорусская», Бабаев заглянул на вокзал и тут же очутился в объятиях блюстителей порядка. Его тормознули два мента: упитанный прапорщик и тощий сержант с мрачной, украшенной пунцовым носом физиономией.
– Откуда, куда, зачем? – поинтересовался прапор, играя дубинкой.
– Из Выхи-ино, – сообщил Бабаев. – В цэнтр. Гулаю.
– А зачем ты гулаэшь? – передразнил сержант. – Чего тебе тут надо, шашлык?
– Погладэть, – чистосердечно признался Али Саргонович. Давно нэ был.
– Не был, и не надо. Вали обратно, кавказская рожа, – сказал прапор, уперев в живот Бабаева дубинку.
Али Саргоновичу захотелось выругаться, но отечественный лексикон он подзабыл, и в голову лезла сплошь персидско-арабская нецензурщина вроде шармута-хаволь. [10] Наконец что-то мелькнуло в памяти, и он, ухватившись за дубинку, рявкнул:
– Ты, шмуровоз! Как стоять прэд па-алковник? Смиррна!
Толстый прапор непроизвольно дернулся, но сержант был невозмутим.
– Па-алковник, говоришь? – протянул он. – А ну как документики проверим!
Проверили, козырнули и удалились с хмурыми рожами. Документы у Бабаева были железные, с тремя печатями, одна другой солиднее.
– Эта что ж тваритса? – пробормотал Бабаев. – Эта… как его?… произвол! Чистый безо-образий!
Он направился к выходу на площадь, но до дверей не дошел – на этот раз его поймали жрицы любви.
– Хочешь отдохнуть с девушкой, капитан? – спросила дебелая красотка, обволакивая Бабаева душным облаком поддельной «шанели».
– Я, ханум, не капитан, я полковник, – отозвался Али Саргонович.
Но произнес он это на фарси, так что девица ничего не поняла. Вероятно, ей почудилось, что клиент уже дозрел. Вцепившись в локоть Бабаева, она оскалила в улыбке частокол золотых зубов и промурлыкала:
– Угости барышню папироской, морячок!
Синяя тужурка Бабаева, похожая на морской китель, ввела путану в заблуждение. Стряхнув ее руку, Бабаев прошипел:
– Нэ куру, ханум. Иди свой дорога!
Но товарки дебелой не собирались упускать клиента. Одна с с серьезным видом предложила:
– Мужчина, хотите улучшить свою сексуальную жизнь?
Вторая с игривым видом толкнула Бабаева в бок, а третья прижалась пышной грудью и шепнула:
– Поцелуй меня! Страстно!
– Пу-уст ишак тебе цэлует, – сказал Али Саргонович, растолкал девиц и выскочил на площадь, сразу напоровшись на другой милицейский патруль. Помахав перед стражами закона своим удостоверением, он пересек площадь и быстрым шагом двинулся по Тверской в сторону Кремля. Он помнил эту улицу, когда она еще носила имя великого писателя, когда мчались по ней «волги» и «жигули», а вывески были такими знакомыми, пришедшими из прошлых лет: «гастроном», «кафе», «ресторан», «ателье мод». Но все – или почти все – изменилось. Собственно, прежними остались только дома, такие же основательные, как раньше, облицованные понизу гранитом, взирающие на прохожих сотнями окон. Но вывески на первых этажах были уже другими, сплошь «салоны», «бары», «бутики» и «шопы», а по мостовой струилась река иномарок, «БМВ» и «мерседесов», «субару» и «лендроверов», «ниссанов» и «пежо». «Жигули» казались в ней редкими гостями – что-то вроде нищих, явившихся на пир жизни, где их совсем не ждут. Москвичи, которые всегда были людьми торопливыми, теперь спешили еще больше – должно быть, боялись что-то упустить или хотели кого-то обскакать. Чуть ли не каждый третий прижимал к уху мобильник и орал, стараясь перекричать рокот моторов: мужчины были озабочены бизнесом, а женщины – мужчинами. Все разговоры были похожи, и до Бабаева то и дело доносилось: «растаможка…», «нет проблем…», «разберусь…», «тормоз…», «классный мужик…», «а он говорит… а я говорю…» Но чаще всего слышалось другое: «деньги перевели?» Еще заметил Бабаев, что прохожие, встретившись с ним глазами, быстро отводят взгляд, а вот милиция смотрит долго и пристально – так смотрит, будто под его тужуркой автомат или, как минимум, пояс шахида. Это внимание было Бабаеву неприятно. Прежде он был своим в многолюдной интернациональной Москве, а теперь ему казалось, что он пришелец и чужак – хуже того, лицо кавказской национальности.
Вот только какой? Называться армянином не стоило, ибо Армения, вместе с родным Ереваном, превратилась теперь в заграницу. Про аварцев в Москве слышали разве что этнографы; для прочих граждан они были безликой «народностью Дагестана» и варились в одном котле с лезгинами, даргинцами и остальными кумыками. Ассирийцы тоже не подходили – ввиду кровавого прошлого, известного всем, кто обучался в средней школе. Так что Бабаев, по зрелом размышлении, решил, что он татарин. В нынешней России, от которой отделились Украина с Белоруссией и другие жаждущие самостийности территории, татары сделались народом уважаемым, вторым после титульной нации. У татар была своя земля, место исконного обитания, были своя древняя столица и свои лидеры, были энергия и ум, а еще была нефть. А вот миллионов евреев, способных составить им конкуренцию, в России уже не было. Те евреи поднимали израильскую целину или трудились в Штатах, в секретных лабораториях, где куется мощь заокеанской державы.
